Алексей Виноградов - Русская тайна. Откуда пришел князь Рюрик?

И все-таки, более точным, наверное, было бы сравнение этногеографического понятия «Гарда(рики)» с этнотопонимом Эстланд, который с течением времени, расширением знаний германцев о востоке, а возможно и каких-то пока неясных нам этнических миграций, переместился из низовий Вислы на подступы к Финскому заливу. Т. е. «финальное» местопребывание Гарда(рики) отмеченное источниками XIII–XVI вв. в разрезе событий не ранее XIII в. – это, несомненно, Восточная Европа. Но то, что оно было там всегда, а особенно в интересующий нас «варяжский» период образования древнерусского государства, ставится под сомнение или даже опровергается всем вышесказанным. Где именно было ее начальное историческое пребывание?

Как мы уже отмечали, часть ассоциированных с Гардами топонимов относятся, возможно, к Дании (Алабург, Холмгард), часть (Альдегьюборг, Ростофа) – к нынешней Северной Германии, остальная (Балагардссида, Палтескья и опять-таки Холмгард) – к Польше. Это расстановка весьма условна. Палтескья, например, может быть каким-то неизвестным ныне названием города балтов, особенно, если вспомнить близкую этому топониму форму у Саксона Грамматика: Peltisk (ср. лит. pelt is – «горбыль», «укрепление, обшитое горбылем»?) и один контекст с рассказом о городе Rotala (совр. лит. rotala «детская площадка», латыш, «игра», в древности, вероятно, «место языческих игрищ»).

Но это не меняет сути дела: изначальные Гарды «растягиваются» от устья Эльбы до Немана, в крайнем случае – Даугавы. Эта локализация примерно отвечает познаниям скандинавов IX об «ойкумене» Балтийского моря, зафиксированной в рассказе Вульфстана (который, плавал на восток, собственно, по следам скандинавов).

Возможно, именно эта локализация отразилась в источниках, которые использовал цитированный выше перс Касвини, на восток от Варяжского моря поместивший «часть Варягов (Вараиг)», на юг – «равнины Хард», на западе – «земли франков». Не есть ли «равнины Хард» синоним скандинавскому Гардарики?

Со временем «Гарды» постепенно «сдвигаются» на восток (точно так же, как «Эстланд» немецких источников), но и ее прежняя локализация отмирает не сразу, что приводит к смешению географических понятий. Так, трактат «Какие земли лежат в мире» (конец XIII – нач. XIV вв.) повествует что «около Гардарики» находятся народы и регионы, с одной стороны, близкие восточноевропейским: кирьялы (карелы), Вирланд (Эстония), Курлянд, а с другой – от них далекий «Винланд, самый западный перед Данией» (Мельн., Древнескандинавские…, с. 65). Герои «Саги о Хрольве Пешеходе» в поход против захватившего власть в Гардах узурпатора (главный стол которого еще раз отметим, согласно саге, был в Хольмгардаборге – якобы Новгороде) идут через Дюну – Западную Двину. Там располагалось уже, безусловно, не славянское Поморье со Старградом и Бялогардом. Но и никак не Новгород.

Второй «страховочный» элемент норманнизма – лингвистический. Обобщая к тому времени уже богатую полемику между сторонниками различных версий происхождения Руси, академик К.Н. Бестужев-Рюмин в 1870-е гг. писал: «Если варяги были скандинавы, они должны были принести нам свое скандинавское устройство, свои скандинавские верования, их скандинавский язык должен был оставить ясные следы своего владычества в языке Русском» («Русская история…, с 88).

В XIX в. норманнисты были убеждены, что этих следов великое множество, и ведут они, естественно, к скандинавам. Мы уже цитировали Погодина: «Язык свой оставили они во всех распоряжениях (киевских князей – A.B.)» Шведские корни искали – и с торжеством находили – чуть ли не у всех социальных терминов древних Киева и Новгорода, включая князь и боярин. Со временем, а в основном – с развитием языкознания – энтузиазм норманнистов в этом направлении подостыл. Производить слово князь от konungr теперь по меньшей мере спорно, а искать словесный прототип термина боярин где-то в Исландии, пожалуй, не будет и самый «упертый» скандинавофил, знающий, что этот самый термин в раннем средневековье бытовал у сербов, болгар, валахов и других южных народов, со шведами и тем более исландцами никак не знавшимися.

По данным шведского филолога К. Тернквиста, всего в русском языке 115 «норманнских» слов, абсолютное большинство из которых – диалекты XIX века, в наше время не употребляемые. Лишь тридцать – очевидные заимствования, из которых только десять можно привести в доказательство норманнской теории. Это такие слова, как «гридин», «тиун», «ябетник», «брьковск», «пуд». Такие слова, как «наров», «сяга», «шьгла» – употребляются в источниках по одному разу.

«Скандинавских слов (в русском языке – A.B.) мало», – нехотя признает современный историк-норманнист Лев Клейн. Однако тут же добавляет: «Но ими названы самые важные государственные понятия: гридь (воин), витязь (герой), стяг, вервь (община), вира (штраф), кнут, стул (седалище для знатного человека), тиун (приказчик), ябетьник (чиновник), также понятия мореплавания (шнека, якорь) и торговли (ларь, ящик, скот, сельдь)».

На самом деле и такой, укороченный список оказывается весьма ненадежным. Относительно скандинавского происхождения слова вира еще академик Срезневский выразил сомнение, найдя этот термин в его древнерусском значении в средневековых памятниках Хорватии и Далмации. Деликатно оставим в стороне вопрос о «системообразующей» важности термина стул (как и шнека, который встречается, кстати, в основном лишь в локальных говорах). Важно другое – он является родственным слову стол, поскольку стол означает кресло у многих южных и некоторых западных славян (причем, например, у сербов стола означает и место, на котором сидят, и место за которым сидят). Глубинная этимология этих слов, в свою очередь, может завести и к славянскому стойло и к его др. – прусс, аналогу stal, stajla в значении стоять, стоящий, но во всяком случае, не к Скандинавии.

Стяг – аналог сербского и хорватского стег, «знамя», вполне вероятно его родство с русским и украинским диалектным стяг в значении кол, жердь (у Даля – он же, впрочем, приводит предположение, что древнерусский стяг-знамя получил такое название, поскольку служил местом сбора, стягивания воинов).

В свою очередь вервь, – указывал Костомаров, – едва ли может происходить из Скандинавии, когда существует множество доказательств его славянского происхождения: существование глагола вервить, обычай обмеривать земельные владения веревками, «наконец, у других славянских народов, это же слово означает собирательную массу жителей, связанных известными условиями».

По мнению Костомарова, «слово тиун скорее литовское, ибо в литовском языке это слово буквально значит то же, что значило у нас: доверенное лицо от владельца». Что касается остального перечисленного Клейном в списке, то можно сказать следующее.