Иштван Рат-Вег - Пестрые истории

Сестры ее неверующие снова поймали ее, но уж теперь, чтобы она всегда была на глазах, положили ее навзничь на деревянную скамью и так приковали, держали на сухарях да воде. Теперь уж небесная рука помощи, «чтобы чудотворная сила Господня проявилась в полной мере», оставила ее мучиться на деревянной скамье, пока вся спина ее, от плеч до седалища, не покрылась пролежнями, которые уже стали загнивать. От болей она так ослабла, что не могла есть даже сухарей.

Наконец-то помощь пришла, притом в неслыханном виде: из грудей у нее брызнуло чистейшее масло. Этим маслом стала она смазывать свои язвы и капать на хлеб. Сестры, глядя на такое диво, сдались, они освободили Кристину из цепей, попросив у нее прощения, и опять относились к ней с прежней любовью.

Так сказывали очевидцы, которые скорее бы дали отсечь себе голову, чем сказали бы неправду.

Иосиф Копертинский прожил с 1603 по 1633 год. После его кончины церковь начала процесс канонизации; он продлился до 1753 года, когда папа Бенедикт XIV причислил его к лику святых. Его подробнейшее жизнеописание составил ассизский монах Роберто Нути, в течение 15 лет собиравший материалы [192] Roberto Nuti. Vita di P. F. Giuseppe da Copertino. Palermo, 1678. .

В церкви, когда его охватывал экстаз, он взлетал то на кафедру проповедника, то на алтарь и оставался там, пока ему не приказывали спуститься старшие по чину. Стоя либо преклонив колена, кружил вкруг алтаря. Однажды на холме против монастыря устанавливали кресты, призванные символизировать Голгофу. Два крайних креста уже стояли на месте, а средний не могли внести на холм даже с десяток человек. Иосиф из монастырских ворот наблюдал их мучения, вдруг впал в транс, приподнялся над землей, подлетел к кресту, находившемуся от него на расстоянии восьмидесяти шагов, поднял его как соломинку, вознес на вершину холма и установил в заранее приготовленную яму. Потом долго парил на высоте креста, не желая спускаться, тогда принесли лестницу и сняли его.

В другой раз он взлетел на масличное дерево, встал на колени на тоненькой веточке. Она не сломалась под ним, только слегка колыхалась, словно на ней сидела птичка.

В Копертино в женской обители св. Клариссы шел обряд пострижения в монахини. Во время ритуала переодевания Иосиф, стоя на коленях в углу, молился, вдруг вскочил, подбежал к исповеднику новой монахини и, схватив его под руку, вознесся с ним ввысь. Какова была причина и цель этого показательного выступления — неизвестно.

И последний случай из многих.

Одного безумного из знати привели к нему, чтобы он попробовал своей добротой, которая лучами исходила от него, навести порядок в голове несчастного. Иосиф заставил дурня приклонить колена, ухватил рукой его за волосы и так поднял в воздух. В этом деликатном состоянии подержал некоторое время, а потом спустился с ним вниз. И что же? — больной рассудок поправился.

К этим историям о полетах и парении в воздухе не хочу привязывать грузило толкований и разъяснений. Я обидел бы моих читателей, если не доверял бы их рассудительности.

Всего только повторю, что профессор Геррес преподавал историю в Мюнхенском университете.

Наш ученый, герой этого сюжета, слепил глаза при свече или масляной лампе, упрямо цепляясь за поверье, что будто бы древние знали секрет вечного светильника.

Ссылались на древнеримские захоронения: ибо, когда некоторые из них вскрывали, внутри гробниц светильник все еще горел и гас только с притоком свежего воздуха. Такой чудесный светильник был обнаружен во времена правления папы Павла III в захоронении дочери Цицерона Туллии, — таким образом, зажженный в память об усопшей светильник горел на протяжении что-то вроде тысячи пятисот лет!

Сказку о чудо-светильниках с апостольским рвением распространял Фортунио Личети, который в начале XVII века преподавал медицинские науки в Падуанском университете. Во всяком случае, желая проникнуть в секрет плошки, за неимением лучшего придумал такое объяснение: дым в ней при горении снова сгущался в масло, постоянно подпитывая фитиль. Наверное, в этом процессе не обошлось без какого-то древнего изобретения, ныне утраченного.

Ну а фитиль? Он же сгорал, или нет?

И опять в ответ очередное «наверное»: наверное, этому препятствовало какое-то тоже неизвестное нам устройство.

У Яноша Араня есть такая строка: Мудрое слово родится из уст мудреца.

Однако тогдашний ученый мир вполне удовлетворился этим объяснением и загасил фитилек своего любопытства. А вот если бы ученые призадумались, то не уставали бы дивиться тому, где же был разум у древних римлян, когда с помощью такого замечательного изобретения они освещали — подумать только — усыпальницы, ведь покойникам никакой надобности в том не было? А ведь подобными фонарями можно было залить светом ночной Рим, да и из жилищ тоже навеки изгнать тьму.

От чего же затеплилась сама эта научная фантазия?

Когда вскрывали гробницы, то видели проблеск пламени, однако это был свет угасающий, а не возникающий. Под сводами гробницы собирались газообразные продукты гниения, а когда к ним поступал свежий воздух снаружи, то получался проблеск возгорания вроде блуждающих огоньков на болоте или свечения древесных гнилушек.

Ложный свет сманивал на ложный путь светлые ученые головы.

Образ Архимеда, подобно вечному светильнику, сияет нам сквозь мглу тысячелетий.

Кто познакомится с творчеством Архимеда-ученого, тот снимет шляпу даже просто как перед великим человеком. Он был близким родственником сиракузского царя Гиерона, но питал глубокое отвращение к придворной жизни, ему не требовалось ни чинов, ни денег, он шел своим путем, куда влекла его жажда знаний.

К этому пламенного ума ученому репьем пристала легенда, что-де, когда римляне осадили город Сиракузы, то он фокусирующими лучи солнца зеркалами поджег римские галеры.

Никому и в голову не пришло приступить к разбору этого вопроса с другого конца: если у Архимеда в самом деле были такие зеркала, то они вызывали бы возгорание исключительно в точке схождения лучей. Достаточно было легкого дуновения ветерка, слегка покачнувшего галеру, как зеркалам пришлось бы начинать работу снова. У римских корабельщиков, однако, хватило бы ума, заметив злонамеренную игру зеркал с берега, не ждать, сложа руки, пока луч-убийца не упрется в борта их кораблей.

Но позднейшая научная мысль споткнулась уже с самого начала. Обсуждалось, какого размера должны были быть эти зеркала, и на каком расстоянии должны были стоять от них на якоре галеры, чтобы покорно дать себя поджечь.