Владимир Мавродин - Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)

Политические связи в X–XI вв. приводят к появлению на территории славянских земель летописных потомков сарматов — касогов, обез, ясов, в составе княжеских дружин и вольных переселенцев. Уже Географ Баварский среди десятков славянских племен, — а есть все основания предполагать, что он неплохо знал восточнославянский мир, упоминает о «касоричах», по-видимому, где-то на территории Днепровского Левобережья. [230]Еще в XVII в. между Рыльском и Льговом существовали село Касоричи и Касожская волость, причем в Касожской волости мы находим «Славенскую пустынь… на Славенском городище, на Семи, да на Славенском озере». [231]Противопоставление касогов и славян, как мы видим из контекста, разительное. Остатки древних городищ, к сожалению не раскопанных, окружают и поныне село Коробкино, как называется теперь село Касоричи. На касогов указывает и название р. Касоржи, притока р. Тима, на берегах которой находятся также еще не раскопанные курганы с остатками каменных плит. [232]По всей видимости в жителях Касожской волости следует усматривать не только касогов Мстислава, но и остатки более древних насельников, быть может, выходцев из приазовских — прикубанских степей во времена еще более ранние, нежели времена Тмутараканского княжества.

Мы уже останавливались на значении салтово-маяцкой культуры в жизни населения лесостепной полосы в VIII–IX вв.

Соседящее с оседавшими на землю кочевниками славянское и, в частности, северянское население экономически, культурно и политически было связано с создателями салтово-маяцкой культуры. Наличие вещей салтовского типа далеко за пределами распространения городищ, в Черниговской и Курской областях, находки многочисленных вещей северокавказского типа, аналогичных салтовским и свидетельствующих о родстве салтовской и северокавказской культур (Чми, Кобанское, Балта), взаимопроникновение этнических начал, роль политических форпостов Хазарского каганата, которую несомненно играли городища вроде Маяцкого, Салтова и т. д., — все это в совокупности говорит за наличие подобных связей, без учета которых многие особенности Северской земли позднейшего времени будут непонятны.

Мы отмечали проникновение болгаро-савиро-алан на север, в гущу славянского населения, отмечали и проникновение славян на юг, на нижний Дон и Северный Кавказ. Подобное проникновение, по-видимому, имело место во времена антов, когда известная их часть, правда незначительная, под давлением кочевников вынуждена была уйти на юго-восток, покинув пристепную полосу, и позже (в IX–X вв.), когда дружины русов проникали на побережья Черного, Азовского и Каспийского морей. Вряд ли возможно говорить о сплошном русском населении по отношению хотя бы одного более или менее значительного района Приазовья, Причерноморья или Каспия.

Вопрос о вещественных памятниках славянской культуры в степях Подонья и Предкавказья был поднят еще Городцовым, усматривающим в наличии волнистого орнамента в керамике следы присутствия славянского населения, так как в его представлении волнисто-линейный орнамент принадлежит исключительно славянам. Городцов на основании этой теории сделал заключение о наличии славянского населения в устье Дона и Предкавказье в VIII–IX вв. Но, как установлено М. И. Артамоновым, подобный орнамент является не особенностью того или иного племени, а просто отражает переход от лепной керамики к гончарному кругу, а собственно славянские, русские вещи начинают проникать на нижнее течение Дона с конца X, начала XI в. Типичным примером является превращение Саркела в XI в., судя по вещественным памятникам, в русский город. [233]Судя по вещественным материалам, добытым археологическими раскопками, можно сделать вывод о том, что целиком славянскими поселения на Дону в IX–X вв. назвать нельзя. Таким образом, в обитателях этой области можно усматривать остатки сарматского общества — савиро-болгар, на севере (у среднего течения Дона, по Донцу, Осколу и т. д.) смешивавшихся с славянами, русскими. [234]Отсутствие находок вещей славянского типа на интересующей нас территории, датируемых VIII–IX вв. и более ранним временем, вряд ли можно считать неопровержимым доказательством отсутствия в это время антского или собственно русского населения. Как это будет указано далее, в более поздние времена, в XIII–XIV вв., население уже существовавшего русского Тмутараканского княжества, пусть даже немногочисленное и в основном дружинное, княжеское, постепенно смешалось с основным этносом Северного Кавказа, восприняв его обычаи, нравы, культуру, язык и, конечно, заимствовав одежду, предметы обихода, украшения, оружие и т. д.; несмотря на то, что письменные источники определенно говорят еще об остатках русских, никакие археологические раскопки русских вещей приднепровского типа несомненно не обнаружат. То же самое явление было характерно и для антов, оторванных от Приднепровья, и для отдельных русских поселений более позднего времени.

Мы не претендуем на окончательное разрешение вопроса о так называемой «черноморской руси», но считаем, что исследователи, отрицающие наличие славянства на юго-востоке только на том основании, что там не найдено вещественных памятников, не сумели опровергнуть сторонников теории «черноморской руси». Правда, и сторонники «черноморской руси» не всегда могли обосновать свою точку зрения, и многие из них чрезвычайно увлекались, говоря об азовско-черноморской колыбели многих славянских племен. Но все же их точка зрения заслуживает внимания и отражает в какой-то мере историческую действительность.

Времена господства Хазарского каганата характеризуются относительной слабостью кочевников, и это обстоятельство не могло не способствовать проникновению славян все дальше и дальше на юго-восток.

Не приходится уже говорить о том, что самый факт существования единого, хоть и примитивного, политического организма Хазарского каганата и расцвет арабского Волжского торгового пути имели своим последствием появление русских купцов в хазарских городах и русских воинов в хазарских войсках, и вовлечение русских племен в орбиту влияния восточной культуры.

На эту связь, на сходство культур Северного Кавказа и Северской земли обратили внимание уже давно, но, правда, не смогли правильно подойти к выяснению причин этого явления. Достаточно привести хотя бы Кондакова, [235]Голубовского, [236]Нидерле, [237]Довнар-Запольского, [238]Самоквасова, [239]Спицина, [240]Макаренко. [241]Не так давно в работах А. С. Гущина [242]и А. С. Башкирова [243]еще раз было указано на широкие связи Кавказского мира, в области искусства, архитектуры и т. д., с древней Русью, шедшие по Волге в Ростово-Суздальскую и по Дону, Донцу и Сейму в Северскую Русь и Киев. Н. Я. Марр, отмечая сходство кавказской и суздальской архитектур, указывает, что суздальское искусство не пришлое культурное влияние, а течение, шедшее из этнических глубин, культурно-исторических местных традиций, укрепляющееся, быть может, уже в исторические времена и путем миграции. [244]Не менее характерно сходство с кавказской, точнее абхазской архитектурой, черниговской архитектуры — знаменитого, древнейшего, древнее обеих Софий, Черниговского Спаса. Сходство разительное. [245]