Кнут Расмуссен - Великий санный путь

Оруло крепко задумалась, но мне хотелось узнать побольше, и я потревожил ее вопросом: "Не расскажешь ли ты мне когда-нибудь самое горькое свое воспоминание?"

Она, не задумываясь ни на минуту, ответила:

- Самое горькое, что осталось у меня в памяти, это время плохих охот вскоре после рождения моего старшего сына. Вдобавок случилось еще одно несчастье: росомаха разорила все наши склады с олениной. Целых два месяца в самое холодное время года мой новый муж не спал почти ни одной ночи в жилье, но все время проводил на охоте за тюленями и только подремлет, бывало, немного под снежным навесиком, которым прикрывал тюленьи отдушины. Мы тогда чуть не умерли с голоду; ведь за все время он добыл лишь двух тюленей. Больно смотреть было, как он, иззябший, голодный, напрасно бьется на охоте днем и ночью во всякую погоду, видеть, как он все худеет и слабеет... о-о, это было ужасно!

- Ну, а самое веселое воспоминание? - спросил я.

При этих словах приветливое старушечье лицо Оруло осветилось широкой улыбкой, она отбросила от себя шитье, пододвинулась ко мне и стала рассказывать.

- Я пережила это, когда в первый раз вернулась назад на Баффинову Землю после того, как вышла замуж. Меня, бедную сироту, все время переходившую из рук в руки, теперь с почетом встретили все мои бывшие соседи по стойбищу. Муж мой приехал вызвать одного своего товарища на состязание певцов, и по этому случаю устроено было много праздников. До тех пор я только слыхала о праздниках, но никогда на них не бывала.

- Расскажи мне что-нибудь о них!

- Да, самый веселый праздник это "Кулунгертут". Начинается он тем, что мужчины вызывают друг друга на разные состязания под открытым небом и состязаются попарно, а кончается пиром в празднично убранном жилье.

Двое мужчин, вызвавших друг друга на состязание, встречаются на ровном месте, обнимаются и целуются. Все женщины стойбища делятся на две партии. Одна запевает песню, которая повторяется все время, длинная-длинная песня; другая партия стоит, подняв руки, и машет крыльями чаек; все дело в том, какая партия выдержит дольше - та, что поет, или та, что машет крыльями чаек. Вот отрывок песни, которая при этом поется:

Женщины, женщины, женщины юные!

Ай! Идут нарядные, все в новых шубах,

Женщины, женщины, женщины юные!

Ай! Все в тонких белых рукавицах держат

крылья чаек.

Гляньте: машут и зовут, от радости краснея.

Женщины, женщины, женщины юные!

Ай-ай, ай-ай-ай!

Мерно бедра их колышут полы длинные одежд.

Как прекрасны, приближаясь к храбрецам,

что ожидают

Радостно награды за победу.

Женщины, женщины, женщины юные!

Побежденная партия женщин должна перейти на сторону победивших, которые замыкают их в свой круг, где мужчины стараются поцеловать их.

После этой игры стреляют из луков. Мишень вешают на высоком шесте, и первых, попавших в нее 10 раз без промаха, называют победителями. Потом идет игра в мяч и яростный бой на кулачках [30]. Заканчивается день праздником певцов, который продолжается всю ночь. Вот три песни Ауа, спетые им на таких праздниках:

Моржовая охота

Не мог уснуть я ночью,

Блестело слишком море

У моего жилья.

Я сел в каяк и поплыл.

Вдруг морж из волн поднялся

У самого борта.

Копьем не размахнуться,

Гарпун в упор всадил я:

Запрыгал поплавок!

Но скоро зверь вновь выплыл;

За разом раз, как локти,

Клал на воду клыки,

Хотел пузырь прорвать.

Себя измучил зверь напрасно,

Мех неродившейся пеструшки

Всегда носил я на себе.

Стал снова собираться с силой,

Пыхтя от злобы, зверь, - я подплыл

И смертную борьбу его пресек.

И вот, скажу вам, гости с фьордов дальних:

Привыкли вы дышать самохвалою,

А вы расширьте легкие для песен

О подвигах охотничьих чужих.

Медвежья охота

На льду плавучем увидел я зверя,

Бежал он собакой безвредной навстречу, махая

хвостом.

Но так хотел меня сожрать, что волчком закрутился,

Когда с его пути свернул я вдруг.

И вот гонялись мы с ним с утра до вечерней зари.

Совеем из сил он выбился, наконец, и проворно

Ему свое копье всадил я в бок.

Оленья охота

Полз ползком я неслышно по кочкам болотным,

Стрелы и лук держал я во рту.

Нету болотам конца, а вода ледяная,

Нет прикрытья нигде кругом.

Тихо к цели своей подвигаясь,

Мокрый весь, невидимкой я полз.

Вот на выстрел подкрался к оленьему стаду.

Беззаботно паслось оно.

Но стрела засвистела, впилась глубоко

Прямо в грудь быку.

Ужас взял простодушных питомцев тундры,

Быстро они кинулись прочь,

Крупной рысью умчались, исчезли

За холмистой грядой.

Оруло рассказывала мне о своей жизни с глубокой серьезностью, и по мере того, как она говорила, я замечал, что все сильнее и сильнее становился поток воспоминаний, пока они совсем не завладели ею. Окончив свой рассказ, она разразилась слезами, как будто ее одолело великое горе. Я спросил о причине такого волнения, и она ответила.

- Я сегодня опять была ребенком. Рассказывая тебе о своей жизни, я снова пережила ее. Я видела все и чувствовала то же самое, что чувствовала, когда переживала это на самом деле. О многом мы не думаем, пока не придут к нам воспоминания. Теперь ты знаешь жизнь старой женщины от начала до сегодняшнего дня. И я не могла не заплакать от радости, что была так счастлива...

1.13. Перед выступлением

17 февраля с Датского острова приехали наши сани и нарушили идиллический мир моей работы в охотничьем становище у залива Лайон. Товарищей моих начала тревожить затянувшаяся поездка Йона-Элля на остров Саутгемптон, и они предлагали устроить совещание членов экспедиций. Я немедленно выехал на главную квартиру.

21 февраля выдался необыкновенно пасмурный день. Никто не выходил из жилья без крайней необходимости, все занимались своим делом дома. Гренландцы осматривали охотничью снасть, заготовляли сбрую и постромки для собак, мы же были заняты своими записями, стараясь подогнать их a jour [31]. Вдруг дверь распахнулась, и перед нами предстал Теркель Матиассен живехонький!

Изумление наше было так велико, что с секунду стояла мертвая тишина. Затем разразился ураган радостных приветствий. Мы кричали наперебой.

Но Якоб, Якоб! Где же Якоб?

Оказалось, что он едет следом. Он остановил сани, чтобы распутать постромки. У Матиассена же не хватило терпении дожидаться, и он помчался вперед.

Вновь прибывшим вручили письма из Дании и Гренландии, дожидавшиеся их с самой поездки нашей в Честерфилд. Они углубились в вести с родины, а мы тем временем принялись варить и жарить праздничное угощение.

Тяжело пришлось им за эти восемь месяцев; запасов провианта не было, жили только охотничьей добычей. Зато превосходные археологические результаты их работы были наградой за все лишения и труды. Теперь мы все были в сборе и могли принять окончательные решения относительно экспедиции.