Барбара Такман - Загадка XIV века

Сидя в накрытом золотой парчой кресле, во дворе, где некогда старшина купцов Марсель бросил тела убитых маршалов, император выслушивал приветствия короля, а потом, уже в покоях, «они говорили очень дружелюбно, радуясь встрече». Следующие дни были заполнены пирами, беседами, церковными службами, вручениями подарков от парижских ювелиров и осмотром реликвий в часовне Сен-Шапель. Часовня была столь богато украшена и освещена, что «дивно было посмотреть». В перерывах между всеми этими мероприятиями монархи вели частные беседы, одна длилась три часа, «на ней даже канцлер не присутствовал», так что, как отметил хронист канцлера, «никто не знает, что они друг другу говорили».

Официальные обеды воплощали собой все великолепие XIV века, и целью их было желание восхитить, изумить и накормить гостей до отвала. Факелоносцы, словно живые канделябры, стояли возле колонн, их было так много, что в огромном каменном зале «было светло, как днем». Столько кушаний, столько перемен блюд, «что и сказать нельзя» — слишком много для больного почетного гостя. Король заказал четыре перемены по десять пар блюд в каждой, но потом, подумав, убрал одну перемену, чтобы сократить время, которое императору пришлось бы просидеть за столом. За вычетом указанной перемены, гостям предложили тридцать пар блюд. Жареные каплуны и куропатки, седло зайца, мясное и рыбное заливное, пироги с жаворонками, котлетки на мозговой косточке, черный пудинг, колбасы и миноги — всего не перечесть. В перерывах между кушаньями на стол подавали лебедей, павлинов, выпь и «рожденных высоко» цапель; пироги с олениной и мелкими птахами, рыбу речную и морскую с подливкой, цветом своим напоминавшей «персиковые деревья по весне», ржанки с луком-пореем, утку с жареными свиными рубцами, фаршированных поросят, угрей, жареные бобы, а на десерт — фруктовые вафли, груши, засахаренные фрукты, мушмулу, очищенные орехи и вино с пряностями.

Банкет на восемьсот персон, состоявшийся шестого января, был организован великолепно. Столы для людей попроще обслуживали не менее споро и ловко, что и столы высоких особ; на всех столах стояла золотая и серебряная посуда. Венценосные особы и гости самого высокого ранга сидели на возвышении за пятью столами, над которыми раскинулись балдахины из золотой ткани, а мраморный стол, за которым восседали император, король и архиепископ Реймсский, стоял в центре площадки. Столы были накрыты скатертями из расшитой лилиями золотой ткани, гардины на окнах и колонны украшала та же ткань, стены были увешаны гобеленами. Де Куси сидел рядом с герцогом де Бурбоном за столом девятилетнего дофина, дабы «составить ему компанию и защитить от толпы». Юная Мария де Куси находилась среди «великих дам», сопровождавших королеву. В конце вечера, за десертом, поданным после выступления менестрелей, герцог Беррийский и его брат герцог Бургундский поднесли королю и императору вино со специями, но усталый хронист не упомянул, сделали ли они это сидя верхом, как было принято среди благородных рыцарей. В 1365 году, в предыдущий визит императора к графу Савойскому, аристократы, сидя верхом, подавали гостям блюда с едой, поднося их на наконечниках копий со специальными «лопатками». Для такого маневра требовалось иметь сильные запястья.

В ожидании гвоздя празднества все восемьсот гостей направились в зал парламента, где был представлен спектакль — взятие Иерусалима во время первого крестового похода. Эта постановка являлась триумфом сценографии XIV века. От Чосера (история Франклина из «Кентерберийских рассказов») мы знаем, что на пирах в зал обильно напускали воду, по которой, как по озеру, скользили взад и вперед лодки, появлялись грозные львы, распускались на лужайках цветы, со стен свисал виноград, возникал каменный замок, а потом все вдруг исчезало, «так был искусен зрения обман». На пиру, состоявшемся во времена де Куси, некий видам, иначе наместник епископа, Шартрский расписал потолок, уподобив его небесам, и оттуда на машинах, напоминавших облака, блюда спускались и поднимались, когда тарелки пустели. Десерт сопровождал искусственный ветер, на протяжении получаса обрушивавший на гостей душистый дождь и град конфет.

В сказочных спектаклях и мистериях добивались эффекта реальности. С помощью лебедок из гробницы поднимали Христа и возносили его к облакам. Ангелы и дьяволы таинственным образом появлялись из люков. Ад открывал и захлопывал свою чудовищную пасть, из-за кулис с помощью перевернутых цистерн на сцену изливался Ноев потоп; бочки, наполненные камнями, изображали раскаты грома. Когда надо было обезглавить Иоанна Крестителя, актера убирали, а на его место мгновенно выставляли «обезглавленный труп», из якобы отрубленной головы лилась ослиная кровь, и публика визжала от ужаса. Актеры, изображавшие Христа, иногда по три часа висели привязанными к кресту и читали стихи.

Сцена отражала средневековую жизнь полнее любого другого источника. Возникнув из литургических пьес, разыгрываемых перед дверями храма, драма оставила церковь и вышла на улицу; там, на подвижных платформах, ее представляли гильдии или confreries (братства), которые разыгрывали различные сцены. Труппы переезжали из города в город, привлекая все общество — крестьян и буржуа, монахов и студентов, рыцарей и дам; в первом ряду усаживался местный важный сеньор. Глашатаи загодя предупреждали публику о каком-либо важном представлении. Пьесы ставились на религиозные темы, но манера исполнения была светская, рассчитанная на развлечение. Каждая история о Христе и главное чудо — спасение, свершившееся через рождение и смерть Христа, исполнялись на примерах повседневной жизни натуралистично и конкретно, непочтительно, кроваво и вульгарно. Пастухов показывали как людей, крадущих овец; жертву Исаака демонстрировали во всех подробностях; публика с удовольствием смотрела на комическую сцену с Валаамовой ослицей или на Богоматерь верхом на осле, спасающуюся бегством в Египет. Рев актера, накрытого ослиной шкурой, и лепешки, падающие из-под поднятого хвоста животного, вызывали у публики взрывы хохота, несмотря на то, что по сюжету этот осел нес в Иерусалим Иисуса.

Секс и садизм воспроизводились в сцене в изнасиловании Дины, актеры показывали грехи содомитов, обнаженного и пьяного Ноя, изображали старцев, подглядывающих за Сусанной, и Демонстрировали разодранную плоть святых мучеников. Сцена с Нероном, вспарывающим живот своей матери, чтобы посмотреть, откуда он вышел, исполнялась с помощью окровавленных свиных внутренностей от местного мясника. Наслаждение страданиями других — шаденфройде — не являлось в средневековье чем-то необычным, это было воистину темное чувство, своего рода следствие чумы и постоянных неурядиц, что и находило выражение в мрачных сценах мучений на кресте, когда солдаты оплевывали Спасителя человечества.