Барбара Такман - Загадка XIV века

Пленники видели через залив берег Трои, где разыгралась самая знаменитая, самая глупая, самая трагическая война — мифическая или случившаяся на самом деле, воплощение архетипа человеческой агрессивности. В этой войне, продлившейся десять лет, было все — и величие, и горе, и героизм, и абсурд. Агамемнон пожертвовал дочерью ради ветра, наполнившего его паруса. Кассандра предупреждала о грядущей катастрофе, но ей не поверили, Елена горько сожалела о своем побеге, Ахилл в мстительном гневе за смерть друга привязал мертвого Гектора к своей колеснице и семь раз протащил его вокруг городских стен. Когда соперники предлагали друг другу мир, боги шепотом произносили ложные клятвы, разыгрывали разные трюки, в результате все ссорились, и снова вспыхивала война. Троя пала, и пламя пожрало ее, из этих чудовищных руин Агамемнон вернулся домой, где его предали и убили. С тех пор минуло две с половиной тысячи лет, многое ли изменилось? В Средние века история Трои была самой любимой, а Гектор — одним из «девяти прославленных», изображенных на стенах замка де Куси. Вспоминал ли он, Одиссей новой войны, о той древней осаде и бессмысленном триумфе, когда смотрел на другую сторону пролива?

Через два месяца пленников перевезли в Прусу (совр. Бурса), оттоманскую столицу Малой Азии. Она находилась в сорока милях от берега, и с трех сторон ее окружали горы. Пруса отвергала саму мысль о спасении и отдалила пленников еще дальше от любого контакта с домом. Все упиралось в выкуп. Ждать, пока весть о плене дойдет до Франции и там что-то предпримут, было долго, а полагаться на терпение султана — бессмысленно. Пленные боялись, что он в любой момент может приказать их казнить, ведь и они спокойно отправили на смерть пленников Раховы.

В первую неделю декабря до Парижа докатились невероятные слухи. То, что неверные смогли сокрушить элиту Франции и Бургундии, казалось немыслимым; тем не менее беспокойство нарастало. В отсутствие официальных вестей распространителей слухов заточили в Шатле. Если бы их уличили во лжи, то казнили бы через утопление. Король, герцог Бургундский, Людовик Орлеанский и герцог де Бар — все по отдельности — спешно посылали гонцов в Венецию и Венгрию. Они хотели выяснить, что слышно о крестоносцах, отыскать их, передать письма и получить ответы. 16 декабря торговые суда принесли в Венецию известие о катастрофе при Никополе и о бегстве Сигизмунда, однако к Рождеству Париж все еще не получил официального подтверждения.

В рождественский день Жан д’Эльи примчался галопом к дворцу Сен-Поль, где двор собрался для проведения праздничных торжеств. Д’Эльи преклонил колени перед королем и подтвердил ужасную правду о поражении. Он рассказал о кампании, о фатальном сражении, о «славных смертях и об ужасной мести Баязида». Двор слушал в оцепенении. Король и герцоги засыпали д’Эльи вопросами. Письма, которые он привез от графа Неверского и других сеньоров, стали первыми вестями от тех, кто остался в живых, и о тех, кто пропал без вести или погиб. Рыдающие родственники толпились вокруг, все хотели узнать о судьбе сына, мужа или друга. Д’Эльи заверил их, что султан примет выкуп, потому что он «любит золото и богатство». Если верить Фруассару (что следует делать не всегда), присутствовавшие во дворце господа твердили, что «рады жить в мире, в котором произошла такая битва, и рады были узнать о могущественном небесном короле Амурат-Бекане (один из многочисленных вариантов имени Баязида), которого прославит столь великое событие». Примечательно не то, что эти чувства и в самом деле были выражены, а то, что Фруассар считал их в данном случае вполне уместными.

По свидетельству монаха из Сен-Дени, аристократы были в отчаянии, «скорбь поселилась во всех сердцах». Все облачились в черные одежды, Эсташ Дешан писал о «похоронах с утра и до вечера». В церквях молились и плакали, горе было еще безутешнее, поскольку мертвые не приняли христианского погребения, а за жизни уцелевших воинов все непрестанно опасались. Вся Бургундия находилась в трауре, ведь большинство семей понесли потери. 9 января, в день поминовения мертвых, в провинциях и во всех церквях Парижа гудели колокола. Не успели отпраздновать английский брак и перемирие, как веселье затихло, словно бы Господь не хотел давать человечеству повод для радости.

Французские аристократки горевали по мужьям и любовникам, особенно, как заметил Фруассар, постоянно тревожившийся о своем патроне, «мадам де Куси, она плакала дни и ночи напролет и никак не могла успокоиться». Вероятно, по совету братьев, герцогов де Лоррен, которые пришли ее утешить, мадам де Куси написала 31 декабря дожу Венеции и попросила о помощи в выкупе мужа. Два посланника — камбрезийский рыцарь Робер д’Эне, в сопровождении свиты из пяти дворян и оруженосцев, и Жак де Вийей, кастелян Сен-Гобена, одного из владений де Куси — были отправлены по отдельности для освобождения де Куси и Анри де Бара. Расходы по большей части были оплачены Людовиком Орлеанским.

Проблема сбора выкупа была сопряжена с беспокойством по поводу того, как следует относиться к правителю нехристианского мира. От него можно было ожидать только самого плохого. По совету Жана д’Эльи, который сообщил о страсти султана к охоте, ему приготовили великолепные подарки. Дюжину белых кречетов редкой и дорогой породы — Джан-Галеаццо, по слухам, каждый год посылал султану две такие птицы, — каждую с собственным сокольничим, отправили вместе с перчатками, расшитыми жемчугом и драгоценными камнями. Добавили и дюжину крепких борзых и десять прекрасных лошадей с седлами богатой работы, на которых сарацинскими буквами были выгравированы соответствующие надписи. Чепраки из чудесного алого реймсского полотна, неизвестного на Востоке, украшали пряжки в виде золотых роз. Лошадей сопровождали грумы в красно-белой ливрее. В качестве тонкого комплимента Баязиду, на гобеленах из Арраса были изображены сцены из истории Александра Великого, якобы предка султана. Подарки повез опытный дипломат — королевский гофмейстер — и три посла-аристократа, чиновники герцога Бургундского. Они выехали 20 января 1397 года договориться о выкупе. Стараясь сдержать клятву, данную султану, Жан д’Эльи выехал раньше послов с письмами для пленников.

Улаживание отношений с Джан-Галеаццо в связи с его влиянием на оттоманский двор сделалось вдруг чрезвычайно важным, а потому послы поехали через Милан для переговоров с герцогом. Первая жена Галеаццо была французской принцессой, и король воспользовался своим правом — добавил на герб Висконти королевскую лилию и приложил все усилия для того, чтобы добиться помощи Галеаццо. Тем временем первая группа послов, выехавшая в начале декабря, добралась до Венеции. Там они узнали о поражении и попытались встретиться с пленниками. Венеция была заинтересована в торговле с Левантом и в поддержании связей с мусульманским миром, она служила чем-то вроде посредника — передавала новости, давала кредиты, обеспечивала проезд.