Петер Гостони - Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945

На рассвете 29 апреля в саду министерства иностранных дел был приведен в исполнение смертный приговор. Пули расстрельной команды предназначались группен-фюреру СС (генерал-лейтенанту) Герману Фегеляйну, который был постоянным офицером связи Гиммлера в штаб-квартире фюрера. Фегеляйн, ставший несколько часов тому назад свояком Гитлера (он был женат на сестре Евы Браун), самовольно покинул ближайшее окружение фюрера, когда в бункере рейхсканцелярии стало известно о «предательстве» Гиммлера. Отряд СС особого назначения арестовал Фегеляйна в его собственной квартире на Курфюр-стендамм. Баур свидетельствует:

«Около 24 часов [28 апреля] в моей комнате появился Фегеляйн. Я сразу спросил его, почему в течение двенадцати часов он заставил себя разыскивать по всему городу. Я также не оставил его в неведении относительно того, что из-за его поведения в последние часы подозрения [в дезертирстве] определенно не уменьшились. В ответ Фегеляйн лишь сказал: «Если тебе нечего больше сказать – тогда застрели меня на месте!» Гитлеру сообщили обо всем, но он не захотел видеть свояка. Он приказал немедленно возбудить дело о дезертирстве. Вскоре появились лица, которым было поручено провести расследование, и я добровольно покинул комнату.

Гитлер приказал генералу Монке, командиру боевой группы, оборонявшей правительственный квартал, лишить Фегеляйна всех орденов и знаков различия. Монке выполнил этот приказ по разжалованию Фегеляйна. <���…>

Ко мне пришла Ева Браун и, объятая ужасом, пожаловалась, что Гитлер не проявил никакого снисхождения к Фегеляйну. Она была убеждена, что в такой ситуации Гитлер мог бы приказать убить даже родного брата. Однако больше всего она переживала за свою сестру, которая вскоре должна была родить ребенка.

Ранним утром [29 апреля] дело Фегеляйна было еще раз рассмотрено, и Гитлеру сообщили о вердикте суда: дезертирство. Гитлер отдал приказ расстрелять Фегеляйна, своего свояка! Вероятно, в те последние дни перед крахом самым страшным было то, что все привычные понятия так обесценились, что каждый стал думать, что теперь возможно все что угодно. Даже в таком сравнительно узком кругу, где все хорошо знали друг друга, нельзя было никому больше доверять. Поэтому отправили кого-то убедиться в том, что приговор приведен в исполнение, когда расстрельная команда не сразу вернулась в бункер. На самом деле артиллерийский обстрел был настолько сильным, что любой выход из бункера был связан со смертельным риском».

Фегеляйн умер на несколько часов раньше Гитлера. 29 апреля 1945 года было воскресенье, ясный весенний день. Но жители Берлина не могли насладиться им, битва за их родной город продолжалась с невероятным ожесточением. Больдт вспоминает:

«Около 9 часов утра грохот орудий ненадолго смолк. Русские атаковали по улице Вильгельмштрассе, стремясь захватить имперскую канцелярию и вместе с ней самый крупный трофей этой войны – Адольфа Гитлера. Все затаили дыхание. Неужели уже настало время? Через час явился посыльный, доложивший, что враг остановлен в 500 метрах от рейхсканцелярии.

Мы с Берндом стоим у письменного стола, склонившись над картами Берлина. Вчера вечером мы приняли решение не ждать конца здесь в бункере. Мы придумали, как попытаться вырваться отсюда с согласия Гитлера. Есть только две возможности: или пойти на верную смерть, сражаясь как офицеры, или прорваться к Венку со специальным заданием».

Три молодых офицера (майор фон Фрайтаг-Лорингхофен, подполковник Вайс и ротмистр Больдт) убедили генерала Кребса в том, что очень важно передать Венку личное послание фюрера. Во время дневного совещания

29 апреля Кребс изложил этот план Гитлеру. Фюрер приказал вызвать к нему трех офицеров. Больдт:

«Неожиданно Гитлер заглянул мне в глаза и спросил: «Как вы собираетесь выбраться из Берлина?» Я подошел к столу и по карте объяснил ему наш план: вдоль Тиргартена, потом Зоологический сад, Курфюрстендамм – Адольф-Гитлер-плац – стадион – мост Пихельсдорфер-Брюкке. Отсюда на байдарке по реке Хафель через расположение русских до Ванзе. Гитлер прервал меня: «Борман, достаньте им моторную лодку с электродвигателем, иначе они никогда не выберутся». Я почувствовал, как кровь ударяет мне в голову. Удастся ли наш план и неужели все сорвется из-за какой-то моторки? Откуда, в самом деле, Борман в нашем теперешнем положении достанет моторную лодку с электродвигателем? Прежде чем Борман успел ответить, я взял себя в руки и сказал Гитлеру: «Мой фюрер, мы сами достанем себе моторную лодку и приглушим мотор. На ней мы, несомненно, прорвемся». Он доволен, мы облегченно перевели дух. Он медленно поднялся, посмотрел на нас усталым взглядом, подал каждому руку и сказал: «Передайте Венку от меня привет. Пусть поторопится, иначе будет слишком поздно!»

29 апреля приносит одну роковую весть за другой. Не только в Берлине, но и во всем остальном рейхе все рушилось. Из случайно принятого сообщения коротковолнового передатчика Гитлер узнал о смерти своего итальянского соратника Муссолини. Партизаны захватили его вместе с несколькими министрами и публично казнили. Теперь Гитлер опасался, что русские могут неожиданно захватить его вместе со всем штабом здесь, в рейхсканцелярии. Он вызвал к себе Монке, который отвечал за оборону «Цитадели».

«Он [Гитлер] спросил:

– Монке, где находятся русские?

Монке расстелил на столе карту и отметил расположение русских позиций на данный момент:

– На севере русские подошли почти вплотную к мосту Вайдендаммер-Брюкке. На востоке они находятся у парка Лустгартен. На юге у Потсдамерплац и у министерства авиации. На западе они уже в Тиргартене, в трехстах– четырехстах метрах от рейхсканцелярии.

Тогда Гитлер спросил:

– Сколько вы еще продержитесь?

– Максимум от 20 до 24 часов, мой фюрер, не дольше, – сообщил Монке».

Ближе к вечеру, около 18.00, Гитлер еще раз собрал в своем кабинете сотрудников и сотрудниц из своего ближайшего окружения. Нерин Е. Ган пишет:

«Через проход, завешенный красной бархатной занавеской, в тесную комнату вошли Борман, Геббельс, Кребс, Бургдорф, фрау Геббельс и секретарши. Портрет Фридриха II Великого кисти Антона Графа висел на стене позади письменного стола человека, который напрасно ждал такого же чуда, которое выпало на долю этого Гогенцоллерна в решающий момент Семилетней войны. На другой стене висел портрет матери Гитлера Клары. Гитлер потребовал, чтобы портрет Фридриха II Великого непременно сохранили. Что же касается личных вещей фюрера: костюмов, галстуков, календарей, авторучек и всего остального, чем он владел, то все должно было быть уничтожено, чтобы не попасть в руки врага. «Не должно остаться трофеев для какого-нибудь музея».