Василий Болотов - Лекции по истории Древней Церкви. Том IV

Отсюда ли действительно ведут свое начало марониты? Сирийские рукописи дают основание заключать, что монастырь Марона лежал около города Апамии близ местечка Арманаз. Таким образом, точны ли наши сведения, что он находился в пределах Хама́? Евтихий александрийский жил в позднейшую пору, когда Апамия была в развалинах, и возможно, что он отожествил Апамию с Хама́. [Но и] на сведения самих маронитов полагаться нельзя.

Почему марониты могли оказаться центром движения против монофиситов, трудно сказать. В церковной истории сирийского патриарха Бар-Эврайи есть известие, что при императоре Ираклии враждовали против монофиситов монахи Марона и население Эмесы. Монахи Марона, не особенно просвещенные, сохраняли лишь антагонизм против монофиситов. По Бар-Эврайе, эти монахи были на стороне Ираклия. Пользуясь благодеяниями греческого императора, эти монахи могли принять έκθεσις Ираклия, и среди них могли явиться эпигоны монофелитов, как Константин пресвитер апамийский (Константин был из Апамии, следовательно — это место было густо населено монофелитами). В эпоху VI вселенского собора всем простецам воззрения Ираклия казались {стр. 504} древним учением, и, таким образом, марониты могли образовать центр против монофиситов и [вместе] не принять учения VI вселенского собора.

Во время крестовых походов марониты вошли в общение с римскою церковию. Приобретши себе маронитское общество, Рим назначил инквизицию рыться в его прошлом и уничтожать все лишнее. У маронитов все оказалось для римлян лишним. Поэтому маронитам пришлось лгать, что они никогда не были монофелитами. Для доказательства этого нужно было создать личность патриарха антиохийского Марона, от которого будто они ведут происхождение. Житие этого Марона носит следы позднейшего происхождения, оно написано каршунским письмом (арабская речь сирийскими буквами). Это, очевидно, произошло в то переходное время, когда, сирийцы выучились по-арабски и позабыли сирийский язык, воспоминание о котором сохранилось только в виде письма сирийскими буквами.

Второстепенные данные жития Марона не возбуждают доверия. Представляют они дело таким образом. Некто Иоанн, подвизавшийся в монастыре Марона, родом сириец, обратил на себя внимание своей благочестивой жизнью и богословскими знаниями и был возведен в сан епископа вотрисского. A затем он после смерти Феофана был перемещен на антиохийскую кафедру. Утверждение в сане легенда связывает с именем папы Гонория, хотя таковым в то время мог быть только Сергий [687–701]. Затем Иоанн принужден был удалиться из Антиохии, под давлением греков, и перейти в Ливанские горы.

Отношение к этой легенде существует двоякое. Одни склонны думать, что Марона вовсе не существовало и что легенда позднейшего происхождения (ХІІІ века); другие, что имя и существование Марона нужно удержать, как деятеля исторического, с неправославными воззрениями. Если взвесить данные, то в деталях легенда, действительно, недостоверна. Но трудно допустить, чтобы легенда была исключительно только плодом фантазии. Почему же, в таком случае, основателя маронитской секты легенда назвала Иоанном, а не [просто] Мароном, если была [здесь в действительности] только tabula rasa? Какой-то Иоанн Марон, [очевидно], твердо держался в предании. Был ли он епископом вотрисским — дело сомнительное. Но несо{стр. 505}мненно, что он не был патриархом антиохийским, как преемник Феофана.

Дело в том, что после покорения Антиохии арабами, там существовали патриархи двоякого рода: титулярные и фактические. Точкой отправления для окончательного установления маронитского предания должно служить известие хроники Феофана, что 6 февраля 743 г. (a. D. 6234) умер халиф Гишам, преемник Омара (с 9 февраля 720 г.). Этот халиф первый позволил заместить кафедру, вдовствовавшую 40 лет. У него был один сирийский монах Стефан, человек незначительного образования, но благочестивой жизни. Гишам и предложил его, как кандидата на антиохийскую патриаршую кафедру; христиане антиохийские согласились. К сожалению, Феофан не сообщает, сколько времени правил Стефан. В 6236 году, по смерти Стефана, был избран Феофилакт, эдесский пресвитер. А в 6242 = 751 г., 29 июля, скончался и Феофилакт. Все это не представляло бы неудобств, если бы этот халиф, подобно всем халифам восточным, царствовал недолго; но он был долговечным. На какой год падает замещение антиохийской кафедры, мы не знаем. Если предположить, что она была замещена около 740 года, то вдовство её началось с 700 года; а если это было вскоре после 720 года, то она вдовствовала с 681 года. Можно легко себе представить, какое положение вещей было создано на востоке этими событиями. Антиохийская кафедра вдовствовала; заместить ее не позволяла гражданская власть; между тем христиане существовали, значит, была и потребность в епископе. Потому было вполне естественным, если в каком-либо монастыре у братии явилась мысль завести патриарха негласно. Выбор мог пасть на кого-либо из братии, напр., Марона. Конечно, все это делалось в величайшей тайне, потому что за это угрожала опасность поплатиться головами; тем не менее, подобный патриарх мог существовать. Какой оборот дела приняли в Константинополе, до этого дела не было сирийцам. Сами себя они считали вполне православными, так как они твердо держались веры Гонория римского, Сергия константинопольского, Кира александрийского и др. Вот каким образом могло случиться, что папа Гонорий был замешан в эту легенду. Итак, марониты могли быть несознательно монофелитами.

Восточные, поставленные в затруднительное положение, задумали тайно иметь у себя патриарха. Прошло несколько {стр. 506} генераций, и по воле халифа им дозволено было завести у себя епископа, но уже гласно, притом гражданская власть, вместе с дозволением, могла указать определенную личность, именно Стефана. Естественно тогда, что народ с радостью согласился на предложение, а марониты принуждены были удалиться в Ливанские горы.

Вопрос о почитании св. икон переводит нас в такую область (практической церковной жизни), в которой до сих пор вращалась обыкновенно богословская мысль запада, тогда как греческий восток занимался более отвлеченными догматическими вопросами о Св. Троице и воплощении. Этот факт до известной степени объясняется тем, что иконоборческое движение скорее навязано было извне, чем возникло в недрах самой церкви.

История иконоборчества имеет свои специальные трудности. а) Императоры иконоборцы были лица несомненно политически даровитые: их счастливая борьба с внешними врагами и некоторые законодательные меры (напр., γεωργικός νόμος, законы о браке и др.) вызывают к себе сочувствие гражданских историков. Но эта именно даровитость и не позволяет объяснять и самого их иконоборчества из причин мелочных или чисто субъективных (безотчетная «мусульманская» ненависть к иконам и т. п.). б) Нельзя представлять иконоборство и в красках преувеличенно мрачных, как явление, не имеющее для себя никаких извинений. Это требование обычной исторической справедливости в данном случае имеет особенное применение в виду того, что