Василий Болотов - Лекции по истории Древней Церкви. Том IV

Но нужно признать, что послание Льва В. имеет свои недостатки. Значение послания было чрезвычайно высоко: однако, только рьяному католику свойственно утверждать, что Лев В. спасал им всю восточную церковь даже помимо её воли [81]. Несомненно, послание не так высоко, как думал о нем сам папа. На западе высокого богословствования не было. При этом сам папа даже не считал нужным ознакомиться с историей споров на востоке.

Когда разгорается спор между математиками, то лицо, находящееся в положении третейского судьи, добиваясь того, чтобы соглашение достигло успешных результатов, должно мирить только тем, что может служить к примирению, должно пользоваться общими для обеих сторон положениями, должно считаться, напр., с терминами и знаками сложения или умножения, выражающими понятие увеличения. Если бы, пытаясь заменить эти термины другими выражениями, он ввел лишь термин увеличения, причем оставалось бы неизвестным, будет ли это увеличение сложением или умножением, то спор затруднился бы.

Но Лев так и поступил. Он стоял на почве Слова Божия, где [позже установленные] человеческие термины неизвестны. Кроме того, не имея основательного знакомства с греческим языком, он затруднялся замещать греческие термины соответствующими латинскими. Он употребляет {стр. 278} термин «una persona»; но считался ли этот термин равносильным греческому «εν πρόσωπον», неизвестно. Во всяком случае, обе стороны не придавали цены употреблению этих выражений, и оба они были в ходу в том смысле, что не два лица во Христе. Необходимо было, чтобы спорящие согласились понимать его в смысле μία ύπόστασις. Но при этом следует помнить, что Лев В. знает еще два естества: «in duabus naturis unus». Это могло служить источником недоразумений. Он пользуется выражением forma (образ, μορφή, Филипп. II, 6, 7): «та и другая форма действует». Так как слово «forma» — термин сам по себе недостаточно определенный, то богословы должны были принять на свою ответственность его смысл в послании, и подобно тому, как в математике увеличение можно понимать или через сложение, или через умножение, так и здесь: если будут читать послание монофиситы, то под словом utraque forma — будут понимать лица; православные будут понимать его по-своему. Положение было неопределенное, но было очевидно, что каждый будет читать только по своему разумению, и от этого спор еще более усилится.

В этом отношении послание походит на матовое полупрозрачное стекло, принимающее окраску от того предмета, на который оно положено. Когда читал его православный, оно принимало православный характер, a предубежденный монофисит видел в нем несторианство. Это зависело от того, что Лев попытался обойтись без спорных терминов. Вышло нечто похожее на математика, который вздумал бы решать и объяснять сложную теорему, не употребляя специальных терминов — вычитания и деления, извлечения корня и т. п., но в то же время предложил бы решение правильное. Понятно, что у него трудно было бы отличить деление от вычитания и т. п., и открывался бы простор для перетолкования его действий. То же получилось и в послании Льва.

Главное же, истинное достоинство и значение послания зависело от лица самого Льва; то же послание, но написанное другим лицом, не имело бы такого успеха, при всех, даже больших талантах. Церковное положение Льва было очень важно. Римская империя, хотя и считалась единою, но, в сущности, она была разделена на две половины — западную и восточную. Для этой последней Феодосий II был истинным {стр. 279} посещением Божиим и загадкою для истории [82]. Это существо, наделенное скудными духовными дарованиями, наделало много зла империи: начав царствование со слабой поддержки Нестория, он кончает защитою разбойничьего собора, верит в Диоскора, как в величайший богословский авторитет, развязывает руки для хозяйствования монофиситов. Все, поддерживавшие православных, начинают чувствовать, что, по милости императора, они находятся на кратере, новый патриарх не имеет под собою почвы и дрожит, a патриций Флорентий и богословы (в 449 г.) ждут, что за каждое возвещаемое ими слово истины придется считаться, и всегда боятся говорить откровенно. Флавиан был человек слабой энергии и не мог доводить дела до конца. Припомним положение Флавиана: относительно его действительного православия не могло быть сомнения, но своим положением на Константинопольском соборе он был вынужден к тому, чтобы, будучи защитником православия, утвердить «μία φύσις τού Θεού Λόγου σεσαρχωμένη» — выражение неудачное. Прекрасная сторона томоса Льва заключается в том, что он выражается строго православно. Чувствуя себя твердо, он режет слова напрямик, не затрудняется в самых энергичных выражениях, напр.: «всецел в Своем, всецел в нашем». Он жил в такую эпоху, когда целые соборы признавали, что говорить о двух естествах во Христе значит полагать, что во Христе человечество отделено от божества. Не смотря на это, он имел мужество заявить, что нельзя исповедывать во Христе ни человечества без истинного божества, ни божества без истинного человечества.

Когда сделалось известным послание Льва В. на востоке, то все поникшее оживилось, почувствовав новое веяние, и, поэтому, высокое положение этого «томоса» вполне заслужено. Но и эта сторона дела не обошлась без отрицательных результатов: важное значение послания Льва подняло его собственное самочувствие.

{стр. 280}

Лев прежде ходатайствовал о созвании вселенского собора в Италии. Но когда император решил созвать и этот вселенский собор на востоке, то Лев отнесся к этому с неудовольствием. Он находил, что, созвание вселенского собора в это время было затруднительно [83]и не представляло особенной нужды, так как подписанием томоса достаточно утверждено православие восточных епископов. Тем не менее собор состоялся, и папа отправил на него своих легатов. Представителями италийских отцов были: Пасхасин, еп. лилибейский в Сицилии, и Лукентий, еп. аскульский в Пицене, представителем собственно папы — пресвитер Бонифатий.

Собор назначен был на 1 сентября в Никее, но перенесен в Халкидон, ближе к Константинополю, и был открыт 8 октября в понедельник. Римские легаты, опасаясь волнений монофиситов, не хотели отправиться на собор, если там не будет императора. Так как император не мог отлучиться далеко от Константинополя, в виду военных действий против гуннов, то отцов просили перейти в Халкидон. Те же военные осложнения помешали открыть собор 1 сентября.

Лицо императора (который лично присутствовал лишь на VI заседании 25 октября) представляли его уполномоченные из министерства (judices, οί άρχοντες) и сената. Они были внешними руководителями хода соборных совещаний; они наблюдали за порядком постановки вопросов и за ходом ответов, и выполнили свои обязанности с честию для светских лиц. Они не были заинтересованы ни той, ни другой партией; благодаря им была отклонена попытка кончить дело полумерою: их настойчивость заставила отцов точно и ясно изложить христологическое учение. Присутствие их было необходимо и потому, что они развязали некоторые страшливые совести и успокоили тех отцов, которые были запуганы.