Эдуард Перруа - Столетняя война

Когда опасность стала совсем близка, активность Эдуарда III, энергичного суверена, умевшего увлекать за собой людей, приобрела масштабы, позволившие вовсю развернуться его изобретательному уму и организаторскому таланту. Особенно примечательным это было в дипломатической сфере. Как и его дед Эдуард I в 1297 г., он задумал смелый план отвести от своей Аквитании опасность агрессии Валуа, напав на Францию со стороны Нидерландов. Но эту политику, в какой-то мере традиционную, он сумел приспособить к требованиям момента, изменив с учетом реальных условий некоторые ее детали. О Фландрии, из которой Эдуард I в свое время сделал краеугольный камень для своей коалиции, речи больше не было. Людовик Неверский, ставший графом Фландрским после смерти своего деда Роберта Бетюнского, знал, чего ему может стоить мятеж против сюзерена при обидчивости французского двора. Французский принц по рождению и воспитанию, он готов был стать столь же верным вассалом, сколь неверным был Ги де Дампьерр, чтобы избежать всякого французского вмешательства в дела его доменов; память о Касселе была еще слишком жива в сердцах фламандцев. В наказание за приверженность королю Франции Эдуард решил прекратить снабжение его суконной промышленности, рискуя подорвать сбалансированность собственного бюджета. Королевский ордонанс, обнародованный осенью 1336 г. и утвержденный парламентом в феврале 1337 г., отныне запрещал вывоз любой шерсти за пределы королевства. В принципе, драгоценное сырье теперь должно было поступать исключительно в английские мастерские, которые оставалось только создать. Многие историки хвалили Эдуарда за эту смелую инициативу, поверив, что он искренне желал организовать у себя в королевстве суконную промышленность и тем самым обеспечить экономическую независимость Англии. Это бредни и вздор. На самом деле эта мера была направлена лишь на то, чтобы нанести вред Фландрии. Право на ввоз 30 000 мешков шерсти тут же получили брабантские торговцы, которым выставили единственное условие — не реэкспортировать эту шерсть во Фландрию. Если мастерские Гента и Ипра должны были захиреть, то к выгоде мастерских Брюсселя и Мехелена. Английские купцы подготовили рынок в Дордрехте в ожидании, когда в Антверпене будет учрежден «этап» шерсти.

Сделав этот ловкий жест, Эдуард III признал тем самым растущее влияние, как экономическое, так и политическое, которое с начала века среди нидерландских княжеств приобрело большое герцогство Брабант, чьи судьбы умелой рукой направлял герцог Иоанн III. В ответ на предпринимаемые с 1332 г. попытки Филиппа VI ввести Брабант в зону своего влияния Плантагенет даровал герцогству торговые привилегии, ставившие молодую суконную промышленность Брабанта и растущее процветание порта Антверпен в зависимость от дружбы с Англией. У английского короля были в этих краях и другие друзья: Вильгельм д'Эно, он же граф Голландии и Зеландии, разумеется, вассал своего шурина, короля Франции, за Остреван, но в то же время отец Филиппы, английской королевы; восточнее — герцог Гелдернский, по традиции склонный к союзу с Англией. Нужно было оживить эти дружеские связи и создать новые. С конца 1336 г. Плантагенет направлял этим князьям пламенные послания, изображая себя жертвой и предрекая необоснованную агрессию короля Франции. «Я сделал ему, — писал он, — выгодные предложения, но самые разумные из них он до сих пор отвергал. Ему мало, что он незаконно удерживает мои наследственные владения (намек на аквитанские территории, оккупированные с 1324 г.), он тайно готовит против меня обширный заговор, чтобы погубить окончательно, и замышляет присвоить остаток моего аквитанского фьефа». Опираясь на эти доводы, а прежде всего рассчитывая на стерлинги, которые они возили огромными мешками, епископ Линкольнский Генри Бергерш, графы Солсбери и Хантингдон всю зиму разъезжали по Нидерландам и по берегам Рейна. В мае 1337 г. они развернули в Валансьене настоящую ярмарку альянсов, платя хорошие деньги наличными. Союзы стоили дорого — имперские князья оказались людьми алчными. «Хорошо известно, — писал по этому поводу один хронист, — что немцы жестокие завистники и ничего не делают без денег». Тем не менее была сплетена колоссальная сеть союзов: в антифранцузскую коалицию вошли герцоги Брабантский и Гелдернский, графы Эно, Берга, Юлиха, Лимбурга, Клеве и Марк.

Невозможно было бы отрицать и желание Плантагенета располагать для начала борьбы самыми дисциплинированными и могучими военными силами, какие только он мог приобрести. В ту организацию, которую мы описывали и которая совсем недавно показала себя в тяжелых шотландских походах, внести изменения было не слишком трудно. Приказы суверена касались только частностей и, возможно, не оказали в полной мере эффекта, какого от них ожидали. Тем не менее по ним видно, сколь опасными были настроения. Своей знати Эдуард советовал изучать французский, язык двора, администрации и врага; он запретил турниры, до которых был очень падок и сам, чтобы все свое время и состояние рыцари посвящали только войне. От простолюдинов он требовал совершенствоваться в стрельбе из лука и заниматься упражнениями, придающими телу гибкость и крепость. Большой шум вызвало создание комиссий array, настоящих призывных комиссий, задачей которых был набор в графствах самых крепких крестьян и ремесленников для пополнения пехоты. Но этот институт вызвал много разочарований и не смог дать армии значительных и дисциплинированных контингентов. По численности вооруженные силы английского короля не шли в сравнение с теми, какие может выставить его противник. Средневековые люди, которых цифры пугали, оставили нам об английских экспедициях данные, не заслуживающие доверия и противоречащие всей административной документации, найденной современными эрудитами. Они не смущаясь пишут, что силы вторжения составляли двадцать-тридцать тысяч воинов, а это уже неправда. Описывая осаду Турне в 1340 г., они скажут, что численность английских войск доходила до ста тысяч, включая фламандские отряды. Это выдумки чистой воды. Даже если допустить, что скудные ресурсы королевства позволили оплатить набор столь многочисленной армии, ее было бы невозможно перевезти на континент. Все принудительно завербованные торговые суда, очень небольшого тоннажа, позволяли загрузить за один раз не более пяти-восьми тысяч лошадей и нескольких тысяч пехотинцев. Немногим лучше была ситуация с вооружением и дисциплиной. Мы не будем здесь говорить о «gens d'armes», тяжеловооруженной коннице, которая пока составляла ядро средневековых армий и, за редким исключением, выносила на себе всю тяжесть сражения. Ее вооружение и приемы боя были одинаковыми во всем христианском мире; здесь между английской и французской армиями различий не было. Превосходство выявилось только во второстепенных отрядах — в той самой пехоте, которую презирали рыцари обоих лагерей: в копейщиках, в грозных валлийских кутилье и прежде всего в лучниках, чья стрельба была не слишком прицельной, но которые с дальнего расстояния обрушивали на противника град стрел, тогда как генуэзский арбалет, принятый в пехоте Валуа, был оружием более тяжелым и менее скорострельным: на три стрелы из лука он отвечал лишь одной. Тогда никто и не предполагал, что эта презренная пехота сыграет кардинальную, решающую роль в правильных битвах предстоящей войны.