Кирилл Резников - Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра

Марина проникла и в былины. Она соблазняет Добрыню и улетает из Киева сорокой. Илья Муромец сражается с «Сокольником», который оказывается его сыном, прижитым от «Маринки». Способность Марины обращаться в птицу типична для преданий о ее заточении в коломенском кремле. Одна из его башен носит название «Маринкина башня», в ней, согласно преданию, была заключена Марина после казни сына. Часто она выходила из тела и улетала, обернувшись сорокой или вороной. Однажды стрельцы окропили тело святой водой. Прилетев, Марина не смогла войти в тело и навсегда осталась птицей. В наши дни туристов водят на осмотр башни и показывают темницу, где якобы содержалась Марина. Предание сложилось на основе книги краеведа Н.Д. Иванчина-Писарева «Прогулка по древнему Коломенскому уезду» (1843). На самом деле в башню, но не кремля, а при церкви (ее потом разобрали) заточили в 1733 г. «мерзкую женку» Маринку (лесбиянку или гермафродита), сочетавшуюся браком как мужчина.

О Лжедмитрии II известна историческая песня о «воре-собачушке»: «Из-за шведский, из литовский из земелюшки || Выезжает вор-собачушка на добром коне». Под столицею вор-собачушка расставил «бел-тонкий шатер» и гадал на золотых бобах: «По бобам стал вор-собачушка угадывать: || Не казнят-то нас и не вешают, || Уж и много нас жалованьем жалуют». Вор попадает во царёв дворец:

О Марине и Лжедмитрии II в XVII—XVIII вв.«Дневник Марины Мнишек» (вероятный автор — Александр Рожнятовский, шляхтич из свиты Марины) и «История Димитрия, царя московского и Марии Мнишковны... царицы Московской», ложно приписываемые Мартину Стадницкому (родственнику и гофмейстеру Марины), описывают события вокруг Марины, но не её личность. Несравненно больше открывают мемуары Конрада Буссова, сумевшего увидеть в Марине человека. Интересны и его заметки о втором «Дмитрии», особенно в калужский период. Самозванец в период становления и пребывания в Тушине ярко изображен в записках Миколая Мархоцкого.

Из историков XVII века о Марине и Лжедмитрии II писали Ж.О. де Ту (1620), П. Петрей (1615, 1620), С. Кобержицко-Кобержицкий (1655). В XVIII веке о Марине и ее мужьях писали де ля Рошель (1714) и П.-Ш. Левек (1782); из русских историков — В.Н. Татищев в «Российской истории» (до 1750 г.) и М.М. Щербатов в «Краткой повести о бывших в России самозванцах» (1774). Татищев пишет о Марине: «...сия мужественная и властолюбивая жена, ища более, нежели ей надлежало, и более затевала, нежели женские свойства снести могут... жизнь и славу свою с бесчестием окончила».

Историки и писатели XIX в. о Марине и Лжедмитрии II.Н.М. Карамзин обращает внимание на честолюбие Марины, заставлявшее ее совершать поступки, ей самой противные. Особенно эта ее черта проявилась при встрече со вторым самозванцем: «Марина знала истину... и приготовилась к обману: с печалию, однако ж, увидела сего второго Самозванца, гадкого наружностию, грубого и низкого душою — и, ещё не мёртвая для чувств женского сердца, содрогнулась от мысли разделить ложе с таким человеком. Но поздно! Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость». Лжедмитрии II вызывает у историка полное презрение: он «едва не овладел обширнейшим царством в мире, к стыду России, не имев ничего, кроме подлой души и безумной дерзости». Эта оценка господствует по сегодняшний день. С Мариной дело обстояло сложнее — многомерность её личности очевидна. Всё же Пушкин в основном следовал Карамзину. В письме Н.Н. Раевскому от 30 января 1829 г. он писал:

«Вот моя трагедия... но я требую, чтобы прежде прочтения вы пробежали последний том Карамзина... Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить её необычный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но, конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьянённая несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим... всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем как коронованная особа с равным себе... Я уделил ей только одну сцену, но я ещё вернусь к ней, если бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька...»

В перечне «маленьких трагедий», задуманных Пушкиным в 1826 г., значится «Димитрий и Марина». Впрочем, Марина в «Борисе Годунове» настолько выразительна, что дальнейшее развитие образа кажется излишним. Честолюбие Марины раскрывается уже в похвальбе её отца: «Я только ей промолвил: ну, смотри! || Не упускай Димитрия!., и вот || Всё кончено. Уж он в её сетях». В сцене «Ночь. Сад. У фонтана» честолюбие торжествует над любовью. Влюбленный самозванец готов отказаться ради любви от царского венца и встречает отповедь: «Стыдись; не забывай || Высокого, святого назначенья: || Тебе твой сан дороже должен быть || Всех радостей, всех обольщений жизни». Самозванец признаётся, что он не царь. И сталкивается с презрением. Лишь оскорбленное самолюбие делает самозванца вновь сильным, способным вызвать уважение Марины: «Постой царевич. Наконец || Я слышу речь не мальчика, но мужа. || С тобою, князь, она меня мирит». После Пушкина сложно по-другому видеть Марину. Попытки смягчить её образ до сих пор не имеют полного признания.

С.М. Соловьёв завершил описание последних событий в жизни Марины, недописанных Карамзиным. Его оценки Марины и Лжедмитрия II мало отличаются от карамзинских, но менее эмоциональны. Согласившись с современниками самозванца, что он недостоин носить имя даже и ложного государя (на самом деле так считали не все иноземцы), Соловьёв добавляет: «Как видно из его поступков, это был человек, умевший освоиться со своим положением и пользоваться обстоятельствами». Взгляды Соловьёва близки М.Д. Хмырову, опубликовавшему в 1862 г. исторический очерк «Марина Мнишек». Царик в нём показан ничтожеством, Марина — авантюристкой, готовой на все ради химеричного царского венца.

Н.И. Костомаров посвятил Марине главу в «Русской истории в жизнеописаниях её главнейших деятелей» (1880-е гг.). Написанная в свойственной Костомарову живописной манере с яркими подробностями глава эта, несомненно, привлекает интерес к личности Марины, но общая оценка выглядит односторонней. Автор видит во всём заговор иезуитов: «Женщина... игравшая такую видную, но позорную роль в нашей истории, была жалким орудием той римско-католической пропаганды, которая, находясь в руках иезуитов, не останавливалась ни перед какими средствами для проведения заветной идеи подчинения восточной церкви папскому престолу». Сходным образом Костомаров трактует и Лжедмитрия II: «По всему видно, он был только жалким орудием партии польских панов, решившейся во что бы ни стало произвести смуту в Московском государстве».