Лев Черепнин - Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Пожалуй, еще более красочная картина фискального нажима на население, проводившегося Щелканом Дюдентевичем, дана в тех вариантах песни, которые приведены Гильфердингом: «Он де с поля брал по колосу, с огороду по курици, с мужика по пяти рублей» (или: «чорт-от с улицы брал по курицы, со избы брал он по петуху, со бела двора он по добру коню»). Интересно, что, во-первых, объектом взысканий здесь являются не князья и бояре, а тяглое население; во-вторых, хорошо показан урон, который наносили эти взыскания народному хозяйству в городе и деревне. Характеристика результатов деятельности Щелкана, приведшей к массовому разорению и закабалению народа, дана в песне (в вариантах, записанных Гильфердингом) в следующих выражениях: «у Щелкана не выробишься, со двора вон не вырядишься» (или: «где ли Щелкан побывал, как будто Щелкан головней покатил»).

Образ Щелкана Дюдентевича, возвратившегося из Литвы на дорогом коне, с богатой сбруей, олицетворяет облик татаро-монгольского захватчика, разбогатевшего на грабеже завоеванного трудового населения. В то же время вырисовывается фигура ханского приспешника, для которого «царь Азвяк» не жалеет даров и который хвастается царской милостью. «Вывел млад Щелкан коня во сто рублев, седло во тысячу, узде цены ей нет. Не тем узда дорога, что вся узда золота, она тем узда дорога — царское жалованье, государево величество; а нельзя, дескать тое узды ни продать, ни променять и друга дарить, Щелкана Дюдентевича».

Приехав из Литвы, Щелкан обращается к хану с просьбой пожаловать его «Тверью старою, Тверью богатою» (другой вариант: «Тверью славною», «Тверью богатою»), «двумя братцами родимыми, дву удалыми Борисовичами». Здесь песня воспроизводит реальный факт посылки в Тверь в 1327 г. Чол-хана. В эпитетах, которыми награждается этот город, чувствуется гордость за него. Можно думать, что песня возникла в среде горожан и отразила их настроения. Удалые братья Борисовичи — это, как хорошо доказал Я. С. Лурье (а его доказательства подкрепил дополнительными соображениями Н. Н. Воронин), тверской тысяцкий с братом, потомки Бориса Федоровича Полового. Характерно, что в песне Тверской посад неразрывно связывается с тысяцкими, как представителями городского населения. Щелкан просит хана пожаловать его Тверью и передать под его власть тверского тысяцкого с братом. Не лишнее ли это доказательство того, что песня сложилась в среде горожан? Тысяцкие были выходцами из боярства, но их политический авторитет в значительной мере определялся тем, в какой мере их поддерживают горожане.

«Царь Азвяк» соглашается исполнить просьбу Щелкана Дюдентевича лишь при условии, что он убьет своего сына и напьется его крови. «Гой еси, шурин мой Щелкан Дюдентевич!» — говорит «Азвяк Таврулович», — «Заколи-тко ты сына своего, сына любимого [1636] В одной из записей Гильфердинга приводится имя этого сына: Гордей Щелканович. , крови ты чашу нацади (или: «нацади токо чашу руды, токо чашу серебряную»), выпей ты крови тоя, крови горячия; и тогда я тебя пожалую…». Щелкан выполнил предложение хана, и тот отдал ему Тверь.

В чем смысл этого эпизода? Прежде всего подчеркивается кровожадность Щелкана. Прототипом для этого образа злодея, упивающегося кровью своего сына, мог служить не только Чол-хан (вторая четверть XIV в.), но и Едигей (начало XV в.). Характерно, что летопись называет последнего «кровожелательным зверем» [1637] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 156. . При этом летопись указывает, что кровавые замыслы Едигея распространялись на московского князя Василия I Дмитриевича, которого он, скрывая эти замыслы, называл своим сыном («зломысленыи же Едигеи, иже иногда зовыится отцомь Васильеви, яд же аспиден под устнами его скрывая ношаше, ненавидя любляше, на любимаго еже именоваше сына собе Василья время похыщь, вместо добра съгубительством неусыпно грядаше»…) [1638] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 157. . Если сопоставить между собой имеющуюся в песне деталь с кровью убитого сына, выпитой Щелканом, и рассказ летописи о кровожадном Едигее, расставляющем сети своему названному сыну — московскому князю, то, может быть, можно более глубоко понять значение первого эпизода в общем поэтическом замысле всего произведения. Не означает ли по этому замыслу испытание, предложенное ханом Щелкану, своего рода проверку: сможет ли он повести себя в Твери так, чтобы сломить сопротивление местного князя, хватит ли у него для этого злобы и коварства? И характерно, что тверской князь в песне не фигурирует. Почему? Очевидно, потому, что по идее песни, князя Щелкан сумел смирить, устранить, на это у него хватило тех качеств, при наличии которых, как думал хан, он только и мог рассчитывать удержаться в Твери. Но он не мог сломить народ. Собственно говоря, здесь проводится та же идея, которая пронизывает и летописный рассказ о восстании в Твери, помещенный в Рогожском летописце и в Тверском сборнике: народ восстал помимо князя. Так, вероятно, было и в действительности.

В вариантах песни, приведенных Гильфердингом, содержится один эпизод, отсутствующий в записи Кирши Данилова. Щелкан перед отъездом в Тверь заехал проститься к своей сестре Марии Дюдентевне. Она (возмущенная его поступком с сыном) встретила и проводила его неласково, назвала «окаянным братом» и пожелала ему гибели: «Да чтобы тебе, брателку, да туда-то уехати, да назад не приехати, да остыть бы те, брателко, да на востром копье, на булатнем на ножичке». В поэтическую канву песни картина встречи и прощания Щелкана с сестрой вставлена и для того, чтобы еще раз охарактеризовать последнего (устами Марии Дюдентевны) как кровожадного злодея, и с тем, чтобы придать этой встрече значение своего рода пророчества относительно будущей судьбы Щелкана в Твери. Историческую основу рассматриваемого эпизода могли составить поэтически преломленные, реальные факты того участия, которое вольно или невольно принимали представительницы ордынской знати в русских делах. Не послужила ли прототипом Марии Дюдентевны сестра хана Узбека Кончака (после крещения Агафья), ставшая женой московского великого князя Юрия Даниловича и по слухам отравленная в Твери?

Оценивая поведение Щелкана Дюдентевича в Твери, песня подчеркивает два момента: 1) Тверь — это город, население которого живет давними традициями городских «вольностей»; 2) Щелкан стал эти «вольности» подавлять и за это поплатился. В самом деле, когда в песне говорится, что «и в те поры млад Щелкан он судьею насел в Тверь ту старую, в Тверь ту богатую», определения «старая», «богатая», встречавшиеся не раз и раньше, нельзя рассматривать как простой припев. Дело и не просто в экономической характеристике Твери. В данной характеристике звучит также социально-политический мотив: Тверь — это город, жители которого исстари обладали определенными правами, и нарушать последние безнаказанно нельзя. Подобная идея рельефно выступает и из дальнейшего рассказа, посвященного поступкам Щелкана в качестве судьи. «А немного он судьею сидел. И вдовы-то безчестити, красны девицы позорити, надо всеми наругатися, над домами насмехатися». Здесь в вину Щелкану вменяется не столько ущемление экономических интересов жителей, сколько надругательство над ними, нанесение урона их чести. Другими словами, речь идет об ущемлении прав горожан.