Лев Черепнин - Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Факты народного героизма сохранены и в ряде сводов, которым присуща тенденция снизить роль народных масс в событиях 1382 г. (летописи Типографская, Новгородская четвертая, Воскресенская, Никоновская). Литературно и политически некоторые картины русско-татарской борьбы приобрели в этих летописях даже большую рельефность и убедительность. Так, например, эпизод убийства суконником Адамом ордынского князя, описанный весьма красочно («напряг стрелу самострельную, юже испусти не напрасно, ею же оуязвив сердце его гневливое и вскоре смерть емоу нанесе»), приобретает известное символическое значение: это удар по всей татарской силе («се же бысть велика язва всем татаром») [1980] ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, стр. 332; т. VIII, стр. 44–45; т. XI, стр. 74–75; т. XXIV, стр. 152. .

Но в то же время в указанных летописных сводах сделана попытка скомпрометировать народные массы, вынесшие на своих плечах всю тяжесть недолгодневной обороны Москвы, которая скоро была взята татарами и подверглась страшному разорению. Летописи противопоставляют «добрых» и «недобрых» людей, вкладывая в эти эпитеты не моральное, а социальное содержание. «Добрии» (благородные) люди во время подступа татар к Москве молились богу и готовились к смерти, а «недобрии» (простой народ) выносили из погребов своих господ запасы меда в дорогих сосудах и напивались пьяными. Похваляясь, что за городскими укреплениями им не страшны татары («селик тверд град имуще, еже суть стены каменны и врата железна, не трьпять бо ти долго стояти под городом нашим»), они забирались на крепостные стены и в пьяном виде, едва держась на ногах («пьяни соуще, шатахоуся»), ругались и дразнили татарских воинов [1981] ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, стр. 330; т. VIII, стр. 44; т. XI, стр. 73–74; т. XXIV, стр. 151. . И только тогда, когда к городу подошли все татарские полчища во главе с Тохтамышем, самонадеянные и беспечные москвичи ощутили страх.

Если и нельзя, конечно, отрицать того, что при скоплении в Москве массы народа разного возраста, социального положения и занятий, могли иметь место и разгромы боярских погребов, и случаи пьянства и нарушения военной дисциплины, то в целом вся нарисованная выше картина является нарочито тенденциозной. Ее цель — представить массу рядового населения Москвы самонадеянной и разнузданной толпой, неспособной к серьезному отпору врагу. Тем самым оправдывалось поведение феодалов, понимавших якобы всю бессмысленность защиты города при помощи таких людей и поэтому заблаговременно покинувших Москву. Но верность и типичность летописных зарисовок сцен пьяного разгула и вызывающего и безрассудного поведения москвичей перед лицом хорошо вооруженного врага убедительно опровергаются другими, сохраненными летописями, картинами мужества, самоотверженности и боевого умения, проявленных горожанами.

Определенная тенденция, пронизывающая изучаемые своды, заключается также в подчеркивании того, что военная выучка и боевой опыт татар были несравненно выше, чем гражданского населения Москвы. Татары были прекрасными наездниками и искусными стрелками, умеющими во время верховой езды метко целиться и пускать стрелы в разные стороны: «одоляхоу бо тотарьскиа стрелы паче же, нежели гражданьскиа, бехоу бо оу них стрелци горазднии вельми: ови от них стояще стреляхоу, а друзии скоро рищоуще, изучени суще, а инии на кони борзо гоняще, на обе руце и пакы напред и назад скорополоучно без прогреха стреляюще» [1982] ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 44; т. XI, стр. 74–75; т. XXIV, стр. 151. . Для подобного сопоставления боевых навыков татар и московских горожан в пользу первых, очевидно, было известное основание. И поэтому понятно, что сопротивление москвичей татарскому натиску было сопряжено для них с большими трудностями.

В очень коротком рассказе Тверского сборника первая встреча москвичей с татарами изображена в стиле политической карикатуры: «и начаша пианици ругатися… они же [татары] на град саблями махаху» [1983] ПСРЛ, т. XV, стр. 441. .

Москва была взята войсками Тохтамыша на четвертый день после начала ее осады, 26 августа. Овладеть городом Тохтамышу удалось обманом. По рассказу Симеоновской летописи и Рогожского летописца, хан обманным путем вызвал из города князя Остея, якобы для переговоров о мире, и, как только князь показался из городских ворот, тут же убил его: «царь же… оболга Остея лживыми речами и миром лживым, и вызва его из града и уби его пред спы («враты») града…» Затем татарским воинам был отдан приказ обступить со всех сторон город, подставить к крепостным стенам лестницы, забраться по ним и овладеть всеми укреплениями. Так была захвачена Москва: «и по лествицам възлезшем на город на заборолы, и тако взяша град…» [1984] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, вып. 1, стр. 144.

Думается, что разбираемая летописная версия изображает дело слишком упрощенно. Если ей поверить, то выходит, что препятствием для татар являлся один Остей. Стоило его устранить, и легко было осуществлено то, чего не могли достигнуть раньше: проникнуть через крепостные стены в город. Теперь татары уже не испугались ни стрел, ни камней, ни кипятка, которыми встречали их москвичи и которые раньше наводили на них страх. Не остановили их ни тюфяки, ни пушки. Подобная трактовка событий не случайна для данных летописных сводов. По идее, в них заложенной, защиту Москвы обеспечивал князь, в силу чего в этих сводах и выпущено описание сопротивления врагу, оказанного горожанами.

Конечно, неожиданная гибель военачальника не могла не вызвать растерянности среди москвичей и не сказаться на их обороноспособности. Население было в основном гражданское (хотя горожане обычно и владели оружием) и, попав в военные условия, нуждалось в руководстве. Татары могли постараться использовать естественную в данных условиях неуверенность и слабость московских жителей, оставшихся без князя, и быстрым внезапным натиском завладеть городом. Надо принять также во внимание и то, что ведь Остей отправился в татарский стан для переговоров, и жители Москвы, не зная, что татары прибегли к уловке, не ожидали, что на них тут же последует нападение врага. Но, если даже учесть все вышеизложенное, нельзя отрешиться от впечатления о нарочитости версии Симеоновской летописи и Рогожского летописца.

Более правдоподобен, на наш взгляд, рассказ Ермолинской летописи. Он отличается от рассказа Симеоновской летописи и Рогожского летописца в ряде моментов. Во-первых, по Ермолинской летописи, обман татарами князя сопровождался обманом ими же русского народа. Для того чтобы Остей согласился выйти к ордынским князьям, надо было добиться согласия на это со стороны горожан, которое могло быть выражено, очевидно, лишь в форме вечевого приговора. И это вполне понятно. Верховной властью в городе в данный момент было вече. Оно пригласило князя, который ему подчинялся, перед ним отвечал. Сопровождать его к хану должна была депутация горожан.