Лев Черепнин - Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Как будто, на первый взгляд, все это свидетельствует о широте политического кругозора автора, борца за общерусские интересы. Но это только на первый взгляд. В действительности же скорее можно говорить о его известном провинциализме, о неумении выделить главное в цепи наблюдаемых явлений, дать им глубокую политическую оценку, об отсутствии у него правильной исторической перспективы. В силу всех этих причин осталась неосвещенной роль Москвы во время нашествия Едигея, о которой в повести рассказывается как об одном из пострадавших русских городов, а не как об общерусском политическом центре.

Если учитывать, что разбираемая повесть дошла до нас через тверской летописный свод, то можно думать, что она составлена где-то в пределах Тверского княжества. Поэтому ее автор, выступая, по его словам, защитником интересов всей Руси, воспринимает эти интересы через узкую призму, отражающую взгляды местных, тверских феодалов. Чувствуется в повести и прямая неприязнь к Московскому княжеству, выразившаяся, например, в том, что осталось совсем не упомянутым имя московского великого князя Василия Дмитриевича. Не случайно, по-видимому, пропущено в повести указание на обращение Едигея за военной помощью к великому князю тверскому Ивану Михайловичу. Надо думать, автору не было приятно предавать гласности двойственную позицию, занятую его князем, не желавшим портить отношений ни с Едигеем, ни с Василием I и поэтому лавировавшим и избегавшим прямолинейных действий.

Известная узость политического кругозора автора изучаемой повести сказалась и в том, что нашествие Едигея на Русь, а затем отступление от Москвы он рассматривает вне связи с международными отношениями, с внутренним положением Орды. Он не воспроизводит имеющийся в Ермолинской и других летописях эпизод с нападеним «некоего царевича» на ордынского хана Булата, который вызвал после этого к себе Едигея, а просто говорит, что господь избавил «град Москву… от иноплеменних» и потому Едигей, простояв три недели под городом, пошел прочь.

Но рассказ Тверского сборника ценен тем, что дает довольно детальную картину пути Едигея и рассредоточения по русским землям других татарских отрядов, действовавших одновременно с ним. Двигаясь к Москве, войска Едигея разорили Рязанскую землю, подожгли Коломну и взяли с ее жителей «окуп». Подойдя к Москве, Едигей распустил в разные места военные отряды, и они ринулись к Можайску, Звенигороду (эти города не фигурируют в Ермолинской и других летописях), Переяславлю, Ростову. Подробно описаны грабительские действия других татарских отрядов под Нижним Новгородом и Городцом (Городком). В этих действиях принимала участие мордва и «болгарская сила». Городец и Нижний Новгород бесчинствующие завоеватели подожгли, местные жители оттуда «побегоша кто куде», татары же «всеми путми гонишася вслед их, секуще люди акы траву». От Городца татарские полчища поднялись вверх по Волге, «воюючи обе стране» и намереваясь продвинуться к Костроме и Вологде. Но в Белгородце они получили приказ от Едигея «увернутися в Орду». Повернув обратно к Городцу и Нижнему Новгороду, татары повоевали урочища Уяды и Березово поле, «секучи остатка людей…» Население скрывалось в лесах, но грабители настигали его и там и избивали («и многа люди по лесом иссекоша»). Перейдя на Суру, завоеватели сожгли Курмыш и Сару Великую, сравняв с землей остатки последнего города («а град весь сожгоша, и место града того разориша…»).

Особое внимание в Тверском сборнике при описании бесчинств, учиненных ордынскими военными отрядами, обращено на уничтожение монастырей и церквей («…окаянии сироядци…монастыри и святыа церкви все то огневи предаша…»). Имеются также данные о резне стариков и малолетних и уводе в плен трудоспособной молодежи («а люди старыа и суща младенци иссекоша, а молодиа в полон поведоша»).

Так огнем и мечом прошлись завоеватели, оставив позади себя пылающие города и села, землю, усеянную трупами, немногих уцелевших мирных жителей, скитавшихся по лесам. Об этом ярко и образно рассказал автор повести, имеющейся в составе Тверского сборника. Если его анализ событий 1408 г. страдает известной односторонностью, то его конкретные зарисовки запоминаются и во многом говорят сами за себя, оставляя впечатление страшного погрома, произведенного Ордой.

В противоположность Тверскому сборнику повесть о разорении Русской земли во время похода Едигея, включенная в Симеоновскую летопись и Рогожский летописец [2163] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 155–159; т. XV, вып. 1, стр. 177–186. , интересна попыткой глубоко осмыслить в свете международной обстановки того времени все, что обрушилось на русских людей в 1408 г. Эта повесть отличается острой публицистичностью, эмоциональностью и обличительным тоном в отношении русских князей и прежде всего московского великого князя Василия Дмитриевича. Его политика представляется автору неправильной, хотя он относится с уважением к княжескому сану, является поборником сильной княжеской власти и действия князя, которым не сочувствует, объясняет влиянием неопытных советников. Осуждение Василия I (суровое по существу, но облеченное в корректную форму назидания не слушаться плохих советов) производится, на мой взгляд, с позиций той части феодалов, которая выдвигала перед Русью задачи внешней политики по возможности мирной, но предусмотрительной, отвечающей общенациональным интересам, сводящейся к мероприятиям, обеспечивающим целость русских земель от татарских нападений и поползновений Литвы и не допускающей в этом отношении компромиссов, сделок с ордынскими ханами и польско-литовскими панами. Подобная политика, согласно взглядам автора повести, связана с потребностями объединения Руси. Но это политическое единство мыслится в несколько консервативной форме союза русских княжеств под главенством великого князя владимирского.

В указанной повести о нашествии Едигея, которая помещена в Симеоновской летописи и Рогожском летописце, дается прежде всего анализ политики Золотой орды в отношении Руси и высказываются некоторые соображения о внешнеполитическом курсе, которого должны в свою очередь держаться русские князья, имея дело с ордынскими ханами. Интересно и то, что в повести разбираются и оцениваются различные взгляды на желательный характер русско-ордынских взаимоотношений, высказывавшиеся разными группами русских феодалов.

В повести настойчиво проводится мысль о том, что, как показал опыт истории, нельзя доверять мирным предложениям татаро-монгольских ханов. Они не бывают искренни: «…изначала безаконии измаилтяне лукавен мир счиниша с русскими князми нашими…» Оказывая русским князьям почести, преподнося им дары, уверяя их в своем намерении поддерживать с ними постоянный мир, ордынские правители тем самым пытаются замаскировать свои враждебные Руси замыслы. «Никогда же бо истинну глаголють к Христианом», но «лестно и злоковарно честьми окладають князей наших и дары украшають, и тем злохитрьство свое потаають, и мир глубок обещавають имети с князми нашими…»