Франк Коллар - История отравлений

Секст Аврелий Виктор, написавший в IV в. сочинении «О цезарях», где изложил историю Рима от Августа до 360 г., относил отравление Хита на счет его брата и преемника Домициана. Мотив преступления выглядел совершенно очевидным, способы действия вызывали в памяти образ Нерона. И это отнюдь не случайно. Если во времена Флавиев писали об употреблении правителем яда, это значит, что изображали тирана.

Однако Светоний, на текст которого, в частности, опирался Аврелий Виктор, ничего не говорил об этом братоубийстве. Речь шла о «преждевременной смерти», к которой привела болезнь. Дион Кассий о преступлении сообщил, но не уточнял, что Тита отравили.

Что касается Домициана, «упорные слухи» относили на его счет еще и отравление Юлия Агриколы в 93 г. О жизни этого блестящего солдата рассказал его зять, историк Тацит. Агрикола победоносно сражался в Британии, наместником которой являлся, но вызвал ревность императора и был отозван в Рим. Вскоре он скончался при смущающих обстоятельствах. Император, которому Агрикола завещал свое имущество, проявлял довольно странное внимание к его болезни и кончине. Возможно, Домициан и сам имел к ней какое-то отношение. В своем рассказе Тацит проявлял сдержанность, говорил об «упорно державшемся слухе», делал оговорку, что отравление не было доказано.

Кроме всего прочего, Домициан известен, как гонитель христиан, и здесь он тоже применял яд, правда, не в политических, а в судебных целях. всякого, кто отвергал римское язычество, император подвергал испытанию отравленным кубком. Таким образом он хотел показать, что Бог христиан не в состоянии победить яд. Этот сюжет отразился в литературном произведении XIV в. «Лис-самозванец», где император заставлял выпить яд святого Иоанна. Но святой осенял кубок крестом, и напиток делался безвредным. Понятно, что в средневековом тексте доказывалось преимущество христианства. История про Домициана служила а качестве exemplum, который помогал лепке образа тирана-отравителя. Прежде такое чудо Иоанна, разумеется, нигде не упоминалось. Однако совсем не случайно автор, недовольный ростом авторитаризма Капетингов, представил дело именно так.

Если верить рассказу Светония, получается, что восемь из двенадцати цезарей так или иначе были замешаны в делах, связанных с отравлениями. Отметим, что подобный упадок политических нравов, по-видимому, никак не сказывался на военных обыкновениях. Здесь римляне оставались верны своим ценностям, высшая из которых forti-tudo (храбрость) воспринималась как противоположность veneficium. У Тацита есть рассказ о том, как предводитель германского племени хаттов Адгандестрий предложил в письме к Сенату умертвить врага римлян вождя херусков Арминия, если ему пришлют яду. «Адгандестрию было отвечено, что римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но открыто и силой оружия. Благородством ответа Тиберий сравнялся с древними полководцами, запретившими отравить царя Пирра и открывшими ему этот замысел». Показательное расхождение с внутренней политикой.

Почему же отравления стали столь частым событием или, по крайней мере, стали считаться частым событием, ибо их постоянно разоблачали? Тут надо, конечно, учитывать и выставляемые Светонием на первый план личные, психологические причины, и общую атмосферу. Наблюдавшие за властью писатели, как и все общество в целом, находились под влиянием иррациональных страхов. Боязнь потусторонних сил вновь и вновь заставляла вспоминать о яде. Плиний Старший отмечал, что среди его современников не было ни одного, кто бы не боялся, что на него наведут порчу. Слово veneficium означало одновременно и отравление и колдовство, поэтому яд рассматривали как вездесущую опасность. И в первую очередь этот феномен затрагивал правящие круги.

Однако для полного понимания ситуации такой общей констатации недостаточно. Необходимы конкретные ответы, которые касались бы, во-первых, самой структуры политической системы, порождавшей столь специфические практики и верования. А во-вторых, они должны прояснять устройство идеологической системы, которая использовала veneficium для пропаганды новых династий.

Начиная с прихода к власти Августа и до смерти в 96 г. н. э. Домициана функции принцепса выполняли одиннадцать человек. Они наследовали друг другу по нисходящей линии и не только по прямому родству, но и через усыновления. Это делало преемственность произвольной, хотя ее и утверждал Сенат. Таким образом, учреждения res Publica сохранялись, но постепенно устанавливалась династическая логика передачи власти. Такое положение порождало напряженность и дворцовые интриги, в обстановке которых ссылка на яд казалась все более и более естественной в случае неожиданной или преждевременной кончины. Возможно, что теперь, когда власть концентрировалась в одних руках, весть о смерти ее носителя приобретала гораздо более широкий общественный резонанс, чем прежде. Как замечал Тацит, простому человеку кончина правителя казалась событием более ужасным, чем оно было на самом деле. Именно поэтому он приписывал действие природы преступлению. Монархическая система драматизировала смерть императора или его официального наследника из-за наступающего разрыва, угрозы неясной и нестабильной ситуации. Поскольку следствие – наступление нового правления – относилось к политической сфере, то и причины казалось естественным искать в той же сфере. В умах зарождалось подозрение в отравлении.

Труднее установить связь между политикой принципата и реальным употреблением ядов. Прежде всего, сама эта реальность часто оказывается сомнительной, хотя есть случаи, когда ее можно считать доказанной. Имеется свидетельство, что в начале I в. при императорском дворце существовала специальная группа «пробователей» (praegustatore), состоявшая из рабов и вольноотпущенников. Возникновение подобной практики свидетельствует не только об ориентализации дворцовых нравов. Оно отражает самое настоящее опасение, порожденное реальными отравлениями.

Возникает на первый взгляд парадоксальная ситуация. В самом деле, обострение политической борьбы вызвало увеличение числа убийств с помощью яда. Однако одновременно оно же востребовало средство, призванное затушевать эту борьбу, чтобы смерть убитого противника можно было бы приписать природе. Получается, что в эпоху Юлиев и Клавдиев отравления совершались не во имя громко провозглашавшихся политических целей. Яд не принадлежал к арсеналу ни гордого тираноубийства, ни высокомерной претензии на всемогущество, как у Митридата. Отравления оставались тайным, необъявленным делом. Никто не брал на себя ответственность за совершение этих отвратительных темных преступлений, часто связанных с миром женщин. В прежние времена политическая сила пребывала в публичном пространстве, теперь же она переместилась во внутреннее пространство семьи. Режим принципата в каком-то смысле приватизировал власть. Политическая борьба, интегрированная в домашнюю сферу, стала перенимать нравы последней. Использование женщинами яда для достижения своих целей внутри семьи считалось обычным делом. Семья императора не отличалась от других. И в ней, как и везде, матроны незаконными способами добивались верховенства. Ужасная Агриппина, настоящая «серийная отравительница», по крайней мере в изображении Тацита, отнюдь не составляла исключения. На смену virtus (сила, доблесть), свойственному viri (мужам), приходило женское качество dolus (хитрость). Причем скандальное влияние женщин на политическую жизнь, по-видимому, вновь обретало актуальность около 110–120 гг. Светоний попал в немилость, скорее всего, из-за непочтительного отношения к супруге Адриана. Ибо история, которую он писал, так же как и история Тацита, разумеется, была идеологически созвучна его собственному времени.