Михаил Терентьев - Хивинские походы русской армии

Получив официальное уведомление о красноводской высадке, персидский шах написал собственноручно записку тогдашнему послу нашему, д. с. с. Бегеру, от 4 декабря, и просил исходатайствовать у государя удостоверение, что укрепление Красноводска имеет целью только развитие торговли с Туркестаном, как ему объявлено, и что русские не будут вмешиваться в дела туркмен, кочующих по берегам Гургеня и Атрека, а также не будут строить никаких укреплений ни по берегам этих рек, ни в устьях их. Бегер телеграфировал об этой просьбе нашему министру иностранных дел и получил в ответ, что «императорское правительство признает владычество Персии до Атрека и, следовательно, не имеет в виду никаких укреплений в этой местности».

Ответ этот был сообщен шаху 13 декабря и произвел такое благоприятное впечатление, что шах, на третий же день, разрешил нашим купеческим пароходам входить в Мургаб и Энзели, наравне с парусными судами, чего наши дипломаты тщетно добивались несколько десятков лет.

Чтобы дать понять хивинскому хану, что занятие Красноводска предпринято в связи с общими нашими мероприятиями для умиротворения Средней Азии, генерал фон Кауфман написал 18 января 1870 г. новое письмо хану, уже в более суровых выражениях, причем напомнил, что «я трижды вам писал, но ни на одно письмо не получил от вас ответа; вы даже позволили себе, вопреки всякому праву, задерживать последних посланных моих… Подобный образ действий не может быть более терпим. Одно из двух: или мы будем друзьями, или мы будем врагами, — другой середины нет между соседями». Далее хану советовалось отвечать согласием на предъявленные прежде требования, ибо «всякому терпению есть конец, и если я не получу удовлетворительного ответа, то возьму его».

Через месяц возвратился наконец Бушаев и привез два письма: одно от диван-беги (вроде минист. иностр. дел), другое от куш-беги. Оба они только отписывались, а пленных наших соглашались отпустить лишь в том случае, если русским войскам запрещено будет переходить границы и если киргизам будет уплачено за расчебаренное у них имущество. 25 марта Кауфман снова написал письмо уже диван-беги, высказывая удивление по поводу уклонения хана от непосредственных сношений. Снова было повторено, что где кочуют наши подданные киргизы, там и земля наша, — значит, по Яны-Дарье до озера Акчи-Куль. Буканские же горы и весь путь от Красных Песков (Кизил-Кум) до моста Иркибая на Яны-Дарье отошел к нам по мирному договору с Бухарой, и потому никто, кроме нас, не должен собирать здесь зякет с купеческих караванов. Затем в пятый раз повторялось требование освободить всех увезенных в Хиву русских подданных, прекратить покровительство нашим мятежникам и предоставить нашим купцам, на началах взаимности, те же права, какими пользуются хивинские в России.

14 апреля получен был от куш-беги ответ на письмо от 18 января по поводу занятия Красноводска. «С основания мира, — писал хивинец, — и до сих пор, не было еще такого примера, чтобы один государь, для спокойствия другого и для благоденствия чужих подданных, устраивал на границе крепость и посылал свои войска… Наш государь желает, чтобы: Белый Царь, по примеру предков, не увлекался обширностью своей империи, Богом ему врученной, и не искал чужих земель: это не в обычае великих государей. Если же, надеясь на силу своих войск, он захочет идти на нас войною, то пред Создателем неба и земли, пред великим Судиею всех земных судей, — все равны: и сильный, и слабый. Кому захочет, тому и даст Он победу… Ничто не может совершиться против воли и предопределения Всевышнего».

Видя из тона письма, что обаяние Красноводского отряда уже ослабело и что наша настойчивость и угрозы, без поддержки их вооруженною рукою, ничего не стоят в глазах хивинцев, генерал Кауфман представил военному министру свои соображения относительно совместных действий против Хивы со стороны Туркестана и Кавказа, чтобы решительным ударом низвести Хиву с того пьедестала, на котором она стоит, кичась своею недоступностью и нашими прежними неудачными попытками вразумить ее. Эти соображения удостоились высочайшего одобрения. Тем временем весною этого года Столетов произвел рекогносцировку Балханских гор в 150 верстах от места высадки и выбрал здесь, у небольшого источника пресной воды Таш-Арват-Кала, место для отряда, куца и перевел его. Но войска не могли здесь развести огородов, все надо было привозить с Кавказа, и все это иногда сильно запаздывало, по непостоянству и капризности сообщений морем.

К зиме открылась цинга… Множество казачьих лошадей пришли в негодность. Хивинские караваны не идут… Надежды, возлагавшиеся на Красноводск, не сбылись.

Всех туркмен считалось до 225 т. кибиток, или более миллиона душ. В пределах Персии, между Атреком и Гургенем, жили постоянно только земледельцы (называемые чомра), а кочевники — чарва к северу от Атрека. Это и были ближайшие соседи Красноводского отряда.

20 октября утром текинцы напали на укреп. Михайловское, где стояла всего одна рота. Нападение было отбито с потерей 3 чел. убитыми и 4 ранеными.

Столетов, собиравшийся идти на Атрек, решился сначала наказать текинцев и двинулся к Кизил-Арвату с 3 ротами, 2 сотнями и 3 орудиями (700 чел., 300 лош., 670 верблюдов) 30 ноября. В 10 дней сделал 200 верст, дошел до Кизил-Арвата, не нашел там ни единого человека и вернулся ни с чем.

Для рекогносцировки пути от Таш-Арват-Кала до Сары-Камыша, т. е. до границы Хивы, послан был шт. ротмистр Скобелев с 3 казаками и 3 туркменами. Он прошел до кол. Узунь-Кую, более 400 в., и произвел маршрутную съемку в оба пути.

Это смелое предприятие не нашло подражателей, и последующие рекогносцировки производились огромными отрядами, стоившими громадных денег, истребившими массу верблюдов, разорившими туркмен, посеявшими страшную вражду к нам этих дикарей и погубившими поход на Хиву кавказцев.

2 февраля 1870 г. Мангышлакское приставство было присоединено к Кавказскому наместничеству, а в начале марта пристав подполковник Рукин по поручению уральского губернатора отправился с двумя офицерами и 40 казаками вводить ненавистное киргизам положение у адаевцев, известных своею необузданностью и дикостью, а кстати и разорить на Устюрте аул известного разбойника Мынбая Аджибаева.

Отряд этот был окружен киргизами 25 марта в ста верстах от форта Александровского. Рукин вступил в переговоры, принял приглашение перейти с офицерами в толпу почетных киргизов для чаепития, затем, по просьбе вероломных дикарей, приказал казакам сложить оружие в кучу, а то киргизы боятся, как бы чего не вышло… Казаки, видя своего начальника и офицеров как бы в плену, отказались исполнить такое глупое приказание, так как отлично знали, с кем имеют дело, и держали ухо востро. Рукин пригрозил им расстрелянием за неповиновение в военное время… Скрепя сердце, казаки послушались и сложили оружие, а киргизы покрыли его кошмами… Немного спустя они, по условному знаку, навалились сверх кошем, чтобы казаки не могли вытащить из-под них ружей, в то же время налетела засада и частью перебила, частью забрала в плен казаков. Рукин, поздно осознав свою преступную глупость, застрелился… В миниатюре здесь повторена была от а до z вся трагедия Бековича Черкасского. Ничего не читают, ничего не знают эти господа!