Михаил Терентьев - Хивинские походы русской армии

Между прочим, сам диван-беги Мат-Мурад после занятия нами Хивы разъяснил, что плотины начали строить еще в 1860 г., после посещения Улькун-Дарьи Бутаковым, и вовсе не для развития хлебопашества, как уверял Веревкин, а для преграждения пути нашим судам… Поэтому 29 июля сюда были согнаны 2000 узбеков для уничтожения плотин. 27 августа флотилия опять повезла в Казалинск больных, раненых, штабных, уволенных в запас и большую часть артиллерийского парка. «Самарканд» прибыл в Казалинск 30 августа, а «Перовский» — 2 сентября. Плотины были разрушены только к половине октября. Флотилия осталась в Казалинске.

Возвратимся теперь к оренбургскому отряду. 11 мая авангард под командой полковника Леонтьева послан вперед, за 25 верст, к истоку канала Угуз из Талдыка. 12 мая двинулся и Веревкин туда же и стал на ночлег. Ночью хивинцы сделали тревогу и добрались даже до вьюков и верблюдов, уложенных почему-то перед фасами; здесь хивинцы запутались и были отбиты огнем казаков. 12-го же числа в Кунград пришли кавказцы, отставшие, таким образом, от оренбуржцев, благодаря хитрой уловке Веревкина, на целый переход. Веревкин их заставил напрасно идти в Кунград, а сам не стал их ждать и ушел.

Но кавказцы тоже дело-то понимали отлично: Ломакин немедленно погнался за Веревкиным и догнал его в тот же день на ночлеге под Огузом. Тот опять на хитрости: «Кавказцы ваши устали, пусть отдохнут, оправятся и следуют за оренбуржцами в расстоянии одного перехода…» Ломакин заявил на это, что перенеся столько трудов и лишений, чтобы только добраться до неприятеля, кавказцы будут считать для себя такое движение позади оренбуржцев сущим наказанием, а потому обещал сделать форсированный переход и догнать Веревкина. Пришлось уступить.

13 мая Веревкин пошел дальше, оставив Ломакина на дневке. Во время движения к протоку Карабайли 14 мая на съемочную партию напали хивинцы, успевшие угнать семь верховых лошадей. В перестрелке по этому случаю у нас убит 1 и ранено 5 человек, в том числе 1 офицер — прапор. Лойко. Вслед за тем, благодаря камышу и кустарникам, подкралась новая партия к арьергарду (сотня есаула Пискунова) и понеслась в атаку. Пискунов спешил казаков, сбатовал коней и открыл огонь. Подоспела подмога из полувзвода пехоты, прикрывавшей обоз, затем прискакали 2 сотни и 2 конных орудия. Гнали их 9 верст. У нас убито 2 верблюда. На ночлеге у Карабайли подошел отряд Ломакина, сделав усиленный переход в 50 верст. У Веревкина составилось таким образом 16 рот, 8 сотен, 14 орудий и 8 ракетных станков. Людей всего 4450 чел. Силы неприятеля у Ходжейли считались в 5000 чел. при 3 орудиях.

Здесь мы оставим пока соединившиеся отряды и расскажем, как шел и страдал мангышлакский отряд.

12 апреля к заливу Кайдак послан был майор Навроцкий со сборною терскою сотнею и командою дагестанцев для сбора верблюдов с адаевцев, еще не доставивших своей доли. Затем были посланы нарочные в оренбургский и красноводский отряды с извещением о выступлении, и наконец 14 и 15 апреля мангышлакский отряд (12 рот, саперная команда, 6 сотен, 6 орудий, 3 ракетных станка и милиция) выступил тремя эшелонами из Киндерли и сосредоточился 18 числа у кол. Сенек, блистательно выдержав пробу, заданную ему безводным переходом в 80 верст между Каундами и Сенеком. Как нарочно, во весь путь до самого Сенека солнце пекло невыносимо. Термометр показывал +37 °R, песок был накален до +42 °, ноги пеших людей испытывали особую «тоску», понятную тому, кто ходил хоть раз по раскаленному песку, да не ради развлечения. Ко всему этому следует упомянуть об удушливом, «как из печи», южном ветре, сходном отчасти с сирокко и самумом. Достаточное при обыкновенных условиях количество воды, взятой войсками с колодцев Каунды, оказалось совершенно недостаточным при неистовой жажде, возбужденной палящим зноем и удушающим ветром. Воду несли люди на себе в манерках, бутылках и т. п. Под бурдюки верблюдов не хватало. Кто-то уверил всех, что до Хивы дойдем с одними манерками. Вода в баклагах, бутылках и других сосудах нагрелась до степени, делавшей ее противною. Запах, чувствовавшийся и в свежей воде, еще более усилился в закупоренных и нагретых сосудах. Но и эту противную воду люди выпили, не доходя половины пути, т. е. 40 верст до Сенека… Посланные вперед казаки привезли воду и выручили товарищей из беды. Следовавший с мангышлакским отрядом поручик прусской службы Штумм, [58] Кроме этого офицера дозволено было участвовать в экспедиции американцу Мак Гахану, корреспонденту «New York Times». Никому из остальных иностранных подданных, просивших позволения участвовать в экспедиции, этого разрешено не было. Один из французских бригадных генералов, Де-Курси, также получил отказ. Отставной капитан английской службы Гарфорд, живущий постоянно в Алупке, обещал даже ехать на собственный счет, повиноваться русскому начальству и не иметь никакого сношения с редакциями газет и журналов, соглашаясь отдавать все свои письма на прочтение в штаб отряда. Но даже и эти лестные для нас условия приняты не были. рассказывая свои впечатления, приходит в восторг от выносливости русского солдата и от его великодушия:

«Переход к Сенеку останется надолго в памяти участников. Привычные уже к степным походам ширванцы, перевезенные из Чикишляра, а также апшеронцы, бывавшие уже на Мангышлаке, выносили это тяжкое испытание сравнительно довольно бодро; самурцы же стали приставать и падали в изнеможении. Пришлось побросать тяжести со всех повозок, чтобы уложить на них приставших солдат. Офицеры отдавали им своих лошадей, а сами шли пешком; некоторые даже и несли на себе солдатские ружья! Желал бы я знать: что сказали бы разные иноземцы о таком чисто братском отношении офицеров к солдатам? Одобрят или осудят они такую «нежность», нисколько не отвечающую суровым понятиям о «строгой дисциплине»?

А между тем в этом и весь наш секрет: мало того, что офицер служит примером, — он облегчит и поможет солдату, где это нужно, собственными плечами! Заботы и попечения не на словах только, а и на деле, добрый пример, братская поддержка — вот где корень этой дисциплины русских войск, которой удивляются иностранцы! Только при таком духе корпуса офицеров возможны такие «безоглядные» походы, такие беззаветные предприятия, как наши степные экспедиции. Солдат слепо верит начальнику, который его ведет в пустыню, солдат знает, что этот начальник десять раз подумал, прежде чем решился вести за собою своих подчиненных. Никакой карты у солдата нет, да он ею и не интересуется: «про то знает начальство». Сознание, что офицеры не покинут своих частей и, следовательно, уж для самих себя постараются идти настоящею дорогой, — действует, конечно, успокоительно. Эта вера в начальника стоит того «огненного столпа», который вел евреев в обетованный край!»