Мэри Рено - Божественное пламя

- Забери с меня свою руку. Иначе ты скоро умрёшь. Это я тебе говорю.

Демосфен отпустил. Ужасный мальчишка, от него страшно становится! Ясно, что это фаворит какого-нибудь очень влиятельного вельможи. Угрозы его, разумеется, мало что стоят, но это Македония... Мальчишка был свободен, но не уходил, задумчиво разглядывая его. И у него в животе зашевелилось что-то холодное. Вспомнились засады, яды, ножи из-за угла в спину... К горлу подступила тошнота, и по спине поползли мурашки. А мальчишка стоял неподвижно и глядел на него из-под копны спутанных волос. Потом отвернулся, перепрыгнул через низкую стену - и исчез.

Голос Эсхина из окна то гудел в самом низком регистре, то возносился ради эффекта - тончайшим фальцетом. Подозрение, только подозрение! Ничего такого, что можно было бы пришпилить к обвинительному акту. А болезнь из горла добралась уже и до носа... Демосфен отчаянно чихнул. Просто необходимо выпить горячего отвара, даже если его приготовит какой-нибудь здешний невежда. Сколько раз говорил он в своих речах о Македонии, что в этой стране никогда ещё не удавалось приобрести ничего хорошего, даже порядочного раба.

Через окно вливается полуденное солнце, согревая комнату и украшая пол кружевом теней от распускающихся листьев. Олимпия на своём позолоченном кресле с резными розами, под локтем у неё кипарисовый столик, а сын сидит на низком табурете возле её колен. Зубы у него сжаты, но время от времени сквозь них прорывается едва слышный стон нестерпимой боли: она расчёсывает ему волосы.

- Самый последний узелок, дорогой мой.

- А ты не можешь его отрезать?

- Чтобы ты обгрызанным стал?... Ты хочешь выглядеть, словно раб?... Если бы я за тобой не следила, ты бы уже завшивел, честное слово. Ну всё. Закончили. Поцелую тебя за то, как замечательно ты держался, и можешь есть свои финики. Только платье моё не трогай, пока у тебя руки липкие. Дорис, дай щипцы.

- Они ещё слишком горячие, госпожа. Ещё шипят.

- Мама, не надо мне волосы завивать! Никто из мальчиков так не ходит...

- Ну а тебе-то что? Ты должен вести других, а не следовать за другими. Разве тебе не хочется быть красивым для меня?

- Возьми, госпожа. Теперь уже не обожгут.

- Замечательно. Ну, теперь не вертись, а то ошпарю. Я это делаю лучше цирюльников, правда? Никто не догадается, что кудри не настоящие.

- Но они ж меня видят каждый день! Все, кроме...

- Сиди спокойно. Что ты сказал?

- Ничего. Я думал про послов. Ты знаешь, я наверно всё-таки надену украшения. Ты была права, перед афинянами надо одеться по-настоящему.

- Конечно! Мы сейчас что-нибудь подберём. И одежду подходящую.

- И потом, у отца ведь тоже будут украшения.

- О, да! Но ты их носишь лучше.

- Я только что Аристодема встретил. Он сказал, я так вырос, что он едва меня узнал.

- Обаятельный человек. Надо пригласить его сюда. Мы сами это сделаем, без отца.

- Ему надо было уходить, но он представил мне ещё одного бывшего актёра, его зовут Эсхин. Он мне понравился, рассмешил меня.

- Его тоже можно пригласить. Он из благородных?

- У актёров это всё равно. Он мне рассказывал о театре. Как они ездят, и ещё - как избавляются от человека, с которым плохо работать.

- Надо быть поосторожнее с этими людьми. Надеюсь, ты не сказал ничего лишнего?

- Нет конечно. Я расспрашивал о партии мира и партии войны в Афинах. Мне кажется, он сам был в партии войны, но мы оказались не такими, как он себе представлял. Мы хорошо с ним поладили.

- Не давай никому из этих людей возможности похвастаться, что его как-то выделили из остальных.

- Он хвастаться не станет.

- Что ты имеешь в виду? Он что, фамильярничал с тобой?

- Нет конечно. Мы просто разговаривали, вот и всё...

Она запрокинула ему голову назад, чтобы завить локоны над лбом. Когда её рука оказалась на уровне его губ, он поцеловал её. В дверь постучали.

- Госпожа, царь велел сказать, что он уже вызвал послов. Он хочет, чтобы принц вошёл вместе с ним.

- Передай, сейчас будет.

Она огладила ему волосы, локон за локоном, и оглядела его. Ногти подстрижены, только что выкупан... Сандалии с золотыми бляшками стоят наготове... Она подобрала ему хитон из шафрановой шерсти, с каймой, которую сама вышивала в пять цветов, красную хламиду на плечо и большую золотую булавку. Поверх хитона начала застегивать пояс с золотой филигранью. Она не особо спешила: если одеть его слишком рано, то ему придется дольше быть с отцом, ждать послов вместе с ним.

- Ещё не всё? - спросил он. - Отец-то ждёт!...

- Он же только что за ними послал.

- Наверно, они уже подошли.

- Тебе ещё надоест слушать их занудные речи.

- Что поделаешь. Надо же учиться, как делаются дела... А я Демосфена видел...

- Того самого? Великого Демосфена? Ну и как он тебе понравился?

- Совсем не понравился.

Она посмотрела на него, отвлекшись от пояса, удивлённо подняв брови, и заметила усилие, с каким он повернулся к ней.

- Отец говорил мне, но я не верил. Однако он оказался прав.

- Надень плащ. Или хочешь, чтобы я тебя одевала, как маленького?

Он молча накинул плащ на плечо; молча, непривычными пальцами, она стала втыкать иглу пряжки в ткань, а та подалась слишком легко. Он не шелохнулся. Она спросила резко:

- Я тебя уколола?

- Нет.

Он встал на колено завязать сандалию. Ткань соскользнула с шеи, и она увидела кровь.

Она прижала к царапине полотенце и поцеловала завитую голову, чтобы помириться до того, как он уйдёт к её врагу. Когда он пошёл к Залу Персея, боль от иглы скоро прошла. А другая боль держалась так, словно он с ней родился. Он не мог вспомнить такого времени, когда бы не испытывал её.

Послы стояли перед пустым троном, за которым вздымалась гигантская фреска: Персей спасает Андромеду. У каждого за спиной было по жёсткому креслу; но даже самым ярым демократам было ясно, что сядут они только тогда - не раньше, - когда царь пригласит их сесть. Глава посольства, Филократ, с нарочитым интересом и беспокойством оглядывался вокруг, изо всех сил стараясь не показать, что он здесь свой человек. Как только определился порядок выступлений и их содержание, он составил краткий обзор и тайно послал его царю. Филипп славился своим умением говорить экспромтом, сильно и умно, но будет благодарен за такую возможность проявить себя в полном блеске. А его благодарность Филократу и так уже была достаточно весомой.

Демосфен стоял крайним слева (они расположились по порядку выступлений), с трудом сглатывая слюну и вытирая нос углом плаща. Стоило ему поднять глаза, он натыкался на яркий взгляд прекрасного юноши с крылатыми ногами, парившего в голубом воздухе. В правой руке у него был меч; в левой он держал за волосы ужасную голову Медузы, направляя её смертоносный взгляд на морского дракона в волнах под ним. Прикованная к заросшей скале распростёртыми руками, с телом, просвечивающим сквозь тонкое платье, и с волосами, раздутыми ветром, который поднял её герой, - Андромеда смотрела на своего спасителя безумными, влюблёнными глазами.