Мэри Рено - Божественное пламя

- Война! Это война! Слушайте все!... - Шум прекратился. В тишине звенел только голос мальчика. С тех пор как покинул Пеллу, он думал только по-македонски. - Я Александр, сын царя Филиппа. Гир меня знает. Я пришёл сражаться в вашей войне по велению бога. Там на дороге в долине кимоляне. Двадцать три всадника. Делайте, что я скажу, и мы с ними покончим ещё до восхода.

Он подозвал к себе, по именам, старейшину и двух его сыновей. Те безмолвно шагнули вперёд, не сводя с него потрясённых глаз. Сын эпирской колдуньи!...

Он сел на камне, не желая расставаться с этой высотой, и заговорил горячо и убеждённо, всё время чувствуя Геракла у себя за спиной.

Когда он закончил, старейшина отослал женщин по домам, а мужчинам велел делать всё, как сказал этот мальчик. Поначалу они заспорили: уж очень противно было не трогать проклятых кимолян, пока те не окажутся в загоне, среди скота, который пришли угонять. Но Гир поддержал Александра. Так что скопийцы вооружились; в зыбких сумерках лунного света поймали своих лошадок и собрались за домами. Было ясно, что кимоляне рассчитывают напасть, когда мужчины разойдутся по своим делам. Завал из терновника, перекрывавший вход в деревню, сделали потоньше: чтобы он не мог их задержать, но чтоб они ничего не заподозрили. Пастухов-мальчишек с овцами и козами послали наверх, на гору, чтобы утро казалось таким же, как обычно.

Звёзды побледнели, вершины гор чёрными громадами врезались в посветлевшее небо. Мальчик, сжимая в руках поводья и дротики, жадно впитывал картину рассвета: быть может он видит всё это в последний раз... Раньше он знал только понаслышке, теперь почувствовал. Всю жизнь, сколько себя помнил, он слышал рассказы о насильственной смерти. Теперь те рассказы ожили в его теле. Вот железо вонзается в грудь, вот смертельная боль, вот тёмные тени, ожидающие когда тебя вырвут из света, навсегда... Навсегда!... Его хранителя рядом не было. На душе стало тяжко, и он обратился к Гераклу: "Почему ты оставил меня?"

Заря тронула самые верхушки гор, словно отсветом пламени. Он был совершенно один; настолько один, что услышал голос Геракла, хоть тот говорил совсем тихо: "Я оставлял тебя затем, чтобы ты понял таинство моё. Никогда не думай, что умрут только другие, а не ты. Я не для этого друг тебе. Я стал богом, лежа погребальном костре. Я боролся с Танатом и знаю, как побеждается смерть. Бессмертье человека не в том, чтобы жить вечно; это желание порождается страхом. А бессмертным делает только бесстрашие, каждый миг его".

На вершинах гор розовый цвет сменился золотистым. Александр, охваченный восторгом, стоял между жизнью и смертью, словно между утром и ночью, и думал: "Я не боюсь!" Это было прекраснее чем музыка, прекраснее чем любовь его матери, - вот так живут боги!... Никакая печаль не затронет его, никакая ненависть не поранит... Всё вокруг стало ясным и чистым, - говорят, так видят орлы... Он чувствовал себя острым, будто стрела, и полным света.

На дороге послышался топот кимолянских коней.

Перед въездом они задержались. На горе играл, дул в свою дудочку козопас; в домах разговаривали дети, не ведавшие обмана; а женщины - обман ведавшие - коварно пели, как ни в чём не бывало. Кимоляне раскидали колючие кусты и въехали в деревню, весело смеясь. Скот, за которым они явились, может и подождать; для начала они возьмут женщин.

Вдруг раздался крик, такой пронзительный и высокий - они подумали, что их увидела какая-нибудь испуганная девчонка. Но тут же послышались и мужские голоса.

Скопийцы бросились на них, кто верхом кто пеший. Некоторые из налётчиков уже успели разойтись по деревне, направившись к домам, - с этими покончили тотчас, так что силы почти сравнялись.

Какое-то время царила сплошная неразбериха; бойцы не могли отыскать друг друга, толкаясь меж мычащих коров. Потом один из налётчиков бросился к выходу и исчез. Скопийцы проводили его радостным, торжествующим криком. Мальчик понял, что это начало бегства; и что скопийцы готовы позволить им бежать, довольствуясь тем, что это день остался за ними, - и не задумываясь о дне другом, когда враги вернутся, обозлённые поражением, с намерением отомстить за него. Неужели они считают это победой?... Он галопом помчался к выезду из деревни, крича: "Не выпускайте их!" Скопийцы, увлечённые его уверенностью, последовали за ним. Путь к отступлению оказался отрезан. Скот по-прежнему кружил по деревне, но теперь люди встретились лицом к лицу: стояли друг напротив друга, выстроившись как бы в боевые порядки.

Началось! - подумал мальчик. И посмотрел на человека, стоявшего против него.

На том был шлем из грязной чёрной кожи, покрытый грубо откованными железными пластинками, и куртка без рукавов, из невыделанной козьей шкуры, шерсть местами вытерта догола. Молодая рыжая борода, лицо веснушчатое, шелушится от загара... Он хмурился - но не сердито, а как человек, озадаченный каким-то делом; в котором не очень искусен, но теперь не на кого рассчитывать кроме себя. Однако, - подумал мальчик, - это старый шлем, его надевали не один раз. И человек этот совсем взрослый, большой и сильный... Но сражаться надо с первым, кто попался на глаза; это будет достойно.

У него было два дротика; первый он бросит, вторым будет сражаться. Вокруг уже летали копья, а один скопиец забрался на крышу с луком. Заржал и поднялся на дыбы чей-то конь, с копьём, торчащим в шее; всадник упал, вскочил и заковылял в сторону, прыгая на одной ноге; конь помчался меж домов... Казалось, что схватка началась уже давно. Большинство копий и дротиков ни в кого не попало, из-за нетерпения, расстояния и неловкости бросавших. Глаза рыжеволосого шарили в поисках противника, с которым он сойдётся в схватке. Ещё немного, и он достанется кому-нибудь другому!...

Мальчик взял дротик наизготовку и ударил пятками своего коня, посылая его вперёд. Хорошая мишень: чёрное пятно на козьей шкуре, прямо над сердцем. Но нет! Это его первый, его надо убить в рукопашном бою, а не издали. Рядом был ещё один - смуглый, коренастый, чернобородый, - мальчик занёс руку над головой и метнул, почти не глядя. Едва первый дротик вылетел из руки, он тотчас схватил второй; а глазами искал глаза рыжего. Тот увидел его, глаза их встретились. Мальчик издал боевой клич, без слов, и послал коня, ударив его тупым концом дротика. Конь резко рванулся по бугристой земле.

Рыжеволосый опустил копьё к бою - оно было длиннее, - но смотрел мимо. Глаза его ходили вокруг: он ждал кого-нибудь другого, взрослого воина, которого стоит опасаться.

Мальчик запрокинул голову и закричал во всю силу своих лёгких. Этого человека надо встряхнуть, надо заставить его поверить, что здесь серьёзный противник! Иначе это не будет честным боем: это всё равно что ударить в спину, если он не готов; всё равно что на сонного напасть... А он должен убить чисто, безупречно, так чтобы никогда ничего нельзя было сказать плохого об этом!... Он закричал снова.