Мэри Рено - Божественное пламя

Это письмо было ужасно. Гефестион изумился, испугался даже, что Александр позволил ему читать. На середине отодвинулся - но Александр притянул его назад:

- Читай!... - Он был похож сейчас на человека, терзаемого давним недугом и ощутившего привычный приступ боли. Даже похолодел на ощупь. Под конец сказал: - Я должен ехать к ней.

- Но что ты можешь?

- Просто побуду с ней. Я скоро вернусь, завтра или послезавтра.

- Я с тобой поеду.

- Не надо. Разозлишься, поссоримся... И без того скверно.

Когда философу сказали, что царица больна и сын должен её навестить, он разозлился почти так же, как Гефестион, хоть и не подал вида. Мальчик не похож был на лентяя, которому вдруг погулять захотелось; и вернулся он таким - видно было, что дома не праздновал. В ту ночь он разбудил Гефестиона: "Нет!..." - кричал во сне. Гефестион подошёл, лёг с ним рядом... Александр с бешеной силой схватил его за горло; потом открыл глаза - обнял, вздохнул облегчённо, хоть этот вздох на стон был похож, - и уснул снова. А Гефестион не спал всю ночь: пролежал с ним до самого рассвета, потом вернулся в свою остывшую постель. Утром Александр ничего не помнил.

Аристотель тоже старался ему помочь, по своему: попробовал вытащить его тяготы в чистые просторы философии. На следующее утро, расположившись у каменной скамьи - с бескрайней панорамой далей и облаков, - рассуждали о натуре людей выдающихся. Забота о себе - это порок для них или нет? Разумеется порок, если иметь в виду низменные страсти и удовольствия. Но если так - какое же "я" требует заботы? Не тело с его влечениями, а разум, дух, - задача которого в том, чтобы править всем остальным, как правят цари... Любить такое своё "я", жаждать для него славы, потакать его стремлению к доблести и великим подвигам - это другое дело!... Если ты готов жизнь отдать за один-единственный час славы, вместо того чтобы влачить долгое, но бесполезное существование, - вот она настоящая, благородная забота о себе! И не правы древние изречения, призывающие постоянно смиряться перед лицом смертности своей, - нет, не правы!... Наоборот - человек должен напрягать все свои силы, стремясь к бессмертию; должен идти навстречу самым великим целям, какие только может себе представить... Так говорил философ.

Александр сидел на сером валуне под кустом лавра, обхватив колени и глядя в небо. Гефестион следил за ним, надеясь увидеть, что душа его успокоилась. Не увидел. Александр похож был на орлёнка. Они читали, что родители учат птенцов смотреть на полуденное солнце; если орлёнок моргнёт его выбросят из гнезда.

Когда беседа кончилась, Гефестион увёл его читать Гомера. В это лекарство он верил больше.

У них была теперь новая книга. Ту, что Феникс подарил, переписывал за несколько поколений до них какой-то бездарный писец, да ещё с испорченного текста. Однажды они попросили Аристотеля разъяснить непонятное место. Тот глянул - скривил губы - и послал в Афины за новым списком; а потом ещё и проверил его на ошибки, сам. Здесь не только были строки, которые в старой книге вообще потерялись. Здесь всюду всё звучало, и всё было понятно. А в некоторых местах встречались и назидательные комментарии. Например, примечание поясняло, что когда Ахилл кричал про вино: "Живее!" - он имел в виду быстрее, а не крепче. Ученик был восхищён и благодарен; но усмотреть первопричину учителю на этот раз не удалось. Он хотел только, чтобы древняя поэма была поучительна; Александр - чтобы священная книга была непогрешима.

В один из праздников они поехали в город и там пошли в театр. Философу этот случай запомнился надолго. К его великому сожалению, ставили "Мирмидонцев" Эсхила, а в этой пьесе Ахилл с Патроклом изображены не только друзьями, но и более того (по его мнению - менее). При всей своей критичности, он смотрел на сцену с интересом, пока не заметил - когда Ахилл услышал весть о смерти Патрокла, - что Александр сидит в трансе, заливаясь слезами, а Гефестион держит его за руку. Под его укоризненным вглядом Гефестион руку отпустил, покраснел до самых волос... А Александр ничего не замечал, его было не достать. В конце спектакля оба исчезли. Он их обнаружил за сценой, с актёром, игравшим Ахилла. И ничем не сумел помешать - принц горячо обнял того человека и подарил ему свой браслет; очень дорогой, царица наверняка поинтересуется, куда он делся. Это было совсем не кстати. Весь следующий день они занимались математикой, в качестве здорового противоядия.

Никто не рассказывал философу, что вся его школа - когда не надо рассуждать о законах, риторике, науках или добродетели, - вся школа была занята только одной темой: что происходит между теми двумя. Гефестион был прекрасно осведомлён об этом, потому что недавно отлупил одного, подошедшего с прямым вопросом. Тот поспорил, что спросит. А Александр - неужели он ничего не знает? А если знает - почему никогда не заговорит?... Быть может, это верность их дружбе?... Чтобы никто не подумал, что она не совершенна. А может - может он думает, что это и есть любовь, как он сам её понимает?... Иногда по ночам Гефестион раздумывал, не трус ли он; не дурак ли, что не решается попытать счастья. Но инстинктивный оракул предостерегал: не надо. Каждый день им говорили, что всё открыто разуму, - но он знал, что это не так. Он не знал, чего ждёт - рождения, исцеления, вмешательства кого-то из богов, - но был готов ждать хоть вечно. Уже с тем, что имел, он был богат, как и во сне не снилось; потерять это, потянувшись за большим, - лучше умереть.

В месяц Льва, когда первый виноград собирают, им обоим исполнилось по пятнадцать. А в неделю первых морозов курьер привёз письмо, на этот раз от царя. Он поздравлял сына; полагал, что тот будет рад поменять обстановку насиделся уже с философом, - и приглашал к себе в штаб-квартиру. Раз уж он такой ранний в этих делах - пора ему увидеть лицо войны.

Дорога шла берегом, прижимаясь к горам в тех местах, где болота или устья рек отгоняли её от моря. Эту дорогу проложили армии Ксеркса, двигаясь на запад; теперь армия Филиппа её подремонтировала, двигаясь на восток.

Птолемей ехал потому, что Александр с собой позвал; Филот - потому, что отец его был при царе; Кассандр - потому что, если едет сын Пармения, то нельзя остаться сыну Антипатра... Ну а Гефестион - просто иначе и быть не могло.

Эскортом командовал Клейт, младший брат Гелланики. Царь не зря назначил именно Клейта: Александр знал его очень давно. На самом деле, этот человек был одним из первых, кого он помнил. Помнил смуглым коренастым юношей, который мог войти в детскую и заговорить с Ланикой, через него; или с рёвом ввалиться на четвереньках, изображая медведя... Теперь он стал Чёрным Клейтом, командиром гвардейской конницы, и был абсолютно надёжен и по-старинному прям. В Македонии сохранилось немало таких пережитков тех гомеровских времён, когда царям приходилось выслушивать полезные советы своих подданных.