Мэри Рено - Божественное пламя

На лестнице раздались шаги. Потом стихли, пока рабы не вышли... Аристотель появился в их вечернем уюте, словно ходячий мертвец. Глаза его ввалились; казалось, что из-под сжатых губ проглядывает зловещая улыбка черепа.

Александр сбросил с себя плащ, рассыпав свитки, и пошёл ему навстречу.

- Иди к огню. Принесите стул, кто-нибудь!... Иди согрейся. И, пожалуйста, скажи нам правду. Кто умер?

- Мой гостеприимец, Гермей Атарнейский.

Услышав прямой вопрос, требовавший ответа, он смог заговорить. Александр крикнул в дверь, чтобы подогрели вина... Все собрались вокруг своего учителя, вдруг постаревшего разом; а тот сидел, глядя в огонь. Потом, на момент, протянул руки к жаровне - погреть, - но тотчас убрал их назад, словно это движение разбудило в нём какую-то ужасную мысль.

- Это Ментор с Родоса, генерал царя Окия... - начал он, и снова умолк.

- Брат Мемнона, который снова Египет покорил, - подсказал Александр остальным.

- Он хорошо послужил хозяину своему... - Голос тоже стал старым, тонким. - Варвары такими родятся, они в своей подлости не виноваты... Но эллин, который опускается до того, чтобы служить им... Гераклит сказал: "Испорченный лучший становится худшим". Он предаёт саму природу. И потому становится даже подлее хозяев своих.

Лицо у него пожелтело; те кто был рядом - видели, что он дрожит. Чтобы дать ему время прийти в себя, Александр сказал:

- Мы никогда Мемнона не любили. Верно, Птолемей?

- Гермей принёс тем землям, где правил, справедливость и лучшую жизнь. Царь Окий жаждал тех земель, и ненавидел пример его... Какой-то враг, - я подозреваю, что сам Ментор, - принёс царю кляузу, а тот рад был поверить... Тогда Ментор, прикинувшись другом, предупредил Гермея об опасности и пригласил к себе, посоветоваться. Тот поверил и поехал. В своём городе, за стенами, он мог бы продержаться долго, ему мог бы помочь... какой-нибудь сильный союзник, с кем у него уговор был...

Гефестион глянул на Александра, но тот был поглощён рассказом,

- Он приехал к Ментору как гость-гостеприимец; а тот послал его Великому Царю, в цепях.

Молодёжь зашумела возмущённо, но все почти сразу притихли: не терпелось узнать, что дальше.

- Ментор забрал у него печать; и разослал приказы, открывшие его людям все атарнейские крепости. Теперь эти крепости принадлежат царю 0кию; и все греки, кто там живёт, - тоже... А самого Гермея...

Из жаровни выпала головешка, Гарпал схватил совок и закинул её обратно. Аристотель облизнул пересохшие губы. Руки его были неподвижны, только костяшки побелели.

- Смерть его с самого начала была предопределена. Но этого им было мало. Царь Окий захотел узнать, не заключил ли он каких-нибудь тайных договоров с другими правителями. Так что послал за людьми, искусными в этих делах, и велел им, чтобы он у них заговорил...

Он стал рассказывать им, что делали с Гермеем. Старался говорить бесстрастно, как на занятиях по анатомии, - плохо это у него получалось. Ученики слушали, не произнося ни слова; только слышно было, как свистит воздух при вдохе через стиснутые зубы.

- Написал мне об этом мой ученик Каллимах-афинянин, вы его знаете. Он говорит, когда Демосфен объявил в Собрании, что Гермея взяли, - он назвал это подарком судьбы. Сказал: "Теперь Великий Царь узнает о заговорах царя Филиппа не из наших жалоб, а из уст человека, который сам их составлял". Уж он-то знает, как это делается в Персии!... Но слишком рано он радовался, Гермей не сказал им ничего. Под конец, - он ещё жив был после всего, что с ним вытворяли, - его повесили на крест. И он сказал, тем кто мог услышать: "Передайте моим друзьям - я не проявил никакой слабости, и не сделал ничего, недостойного философии".

Раздался тихий ропот. Александр стоял не шевелясь. Потом, когда все смолкли, сказал:

- Мне очень жаль, что заставил тебя говорить об этом. Прости.

Он подошёл к Аристотелю, обнял его за плечи и поцеловал в щёку. Аристотель по-прежнему смотрел в огонь.

Слуга принёс подогретое вино. Он отхлебнул глоток, качнул головой и отставил чашу. Потом вдруг выпрямился и повернулся к ним. В свете огня снизу казалось, что черты лица его изваяны в глине, готовы к отливке в бронзу.

- Многие из вас будут командовать на войне. Многие будут править землями, которые вы покорите. Помните: как тело ничего не стоит без разума управляющего им, - поскольку функция его только в том, чтобы обеспечить жизнь этого разума, - так же и варвар ничего не стоит в естественном порядке, предписанном богами. Этих людей можно улучшить, как коней, приручив и приспособив к полезному делу. Как растения или животные, они могут служить целям, лежащим за пределами того, на что способна их собственная натура. Но по натуре они - рабы!... У всего в мире есть своя функция, - так их функция быть рабами. Запомните это.

Он встал с кресла и начал поворачиваться к выходу, но не отрывал затравленного взгляда от жаровни, где прутья корзины раскалились докрасна.

- Если мне когда-нибудь попадутся те люди, что терзали твоего друга, клянусь, я им отомщу, будь они хоть персы хоть греки, - сказал Александр.

Аристотель, не оглядываясь, прошёл к тёмной лестнице и поднялся наверх; скрылся из виду.

Вошёл дворецкий; сказал, что ужин подан. Громко обсуждая неожиданные новости, молодёжь пошла в столовую, не дожидаясь принца: в Мьезе условностей не придерживались. Александр с Гефестионом задержались. Стояли и смотрели друг на друга.

- Так значит, он заключил договор, - сказал Гефестион.

- Ну да, с отцом. Хотел бы я знать, что он чувствует сейчас.

- По крайней мере, он знает, что его друг умер, сохранив верность философии.

- Да. Наверно он и сам в это верил. Но человек, умирая, хранит верность гордости своей.

- По-моему, Великий Царь хоть как убил бы Гермея, чтобы города его захватить.

- Или потому, что сомневался в нём. Иначе - зачем бы его пытали?... Они догадывались, что он что-то знает. - Теперь Александр смотрел в огонь; сполохи пламени золотили глаза и играли на волосах. - Если я когда-нибудь доберусь до Ментора, я его распну.

Гефестион содрогнулся, представив себе как это прекрасное яркое лицо будет бесстрастно наблюдать чьи-то мучения.

- Иди-ка ты лучше ужинать, - сказал он. - Ведь без тебя начинать нельзя, а все есть хотят.

Повар знал, как ест молодёжь в такую погоду, потому каждому полагалось по целой утке. Разрезали и раздали первые куски, воздух наполнился сытным ароматом... Александр поднялся с застольного ложа, которое делил с Гефестионом, и подхватил своё блюдо:

- Вы все ешьте, не ждите. Я к Аристотелю поднимусь. - Потом повернулся к Гефестиону: - Ему ж надо поесть на ночь. Заболеет, если будет поститься на таком холоде, да ещё с этим горем на сердце. Ты им скажи, чтобы мне чего-нибудь оставили, всё равно чего.