Мэри Рено - Божественное пламя

Царь стоял в большом тазу узорчатой бронзы и парил раненую ногу; один из телохранителей натирал его резко пахнущей мазью. Мышцы до сих пор были ещё дряблы после долгих месяцев в постели; по всему телу бугрились шрамы; на одной ключице, сломанной давным-давно - под ним тогда коня убили, - торчала толстая костная мозоль... Он похож был на старое дерево, об которое много лет быки точили рога. Александр, не отдавая себе отчёта в этом, отмечал, какая рана от какого оружия. Какие шрамы будут на мне, когда доживу до его лет?

- Открой-ка, - сказал Филипп, - у меня руки мокрые.

Он прищурил глаз, предупреждая, чтобы сын не произносил вслух скверных новостей, но в этом не было никакой нужды.

Когда Александр прибежал назад на игровую площадку, его друзья плескались в фонтане и поливали друг друга из кувшинов, чтобы сполоснуть пыль и остыть. Увидев его лицо, все замерли, словно скульптурная группа Скопаса.

- Началось! - крикнул он. - Идём на юг!

7

У подножья лестницы с росписью по стенам оперся на копьё телохранитель. Это Кетей, коренастый густобородый ветеран, уже далеко за пятьдесят. С тех пор как царь перестал навещать царицу, неприлично ставить к ней в охрану молодых воинов.

Юноша в темном плаще задержался в затенённом коридоре, с мозаичным полом в черно-белую клетку. Он никогда ещё не подходил к покоям матери в такой поздний час.

При звуке его шагов часовой закрылся щитом и нацелил копьё, потребовал объявиться... Он открыл лицо и поднялся по лестнице. Легонько поцарапал - не отвечают... Тогда вытащил кинжал и резко постучал рукоятью.

За дверью послышалась сонная суматоха; потом - тишина, полная напряжённого дыхания.

- Это Александр, отвори!

Дверь приоткрылась. Высунула голову растрёпанная женщина в неряшливо надетом халате, моргает... А за спиной её шепот шуршит, словно мыши... Прежде они решили бы, что это царь.

- Госпожа спит, Александр!... Уже поздно, далеко за полночь!...

Из глубины донёсся голос матери:

- Впустите его.

Она стоит возле кровати, завязывая пояс. Ночной халат сшит из темно-жёлтой шерсти, цвета топлёного молока, и оторочен тёмным мехом, так что в дрожащем свете ночника её почти не видно. Горничная, неуклюжая спросонок, взяла ночник и пытается зажечь от него фитили большой лампы. Очаг чисто выметен, летом его не топят...

Первый из трёх фитилей загорелся.

- Этого хватит, - сказала Олимпия.

Рыжие волосы на плечах смешались с тёмным глянцем меха. Свет от лампы падает сбоку, гравируя чёрными тенями хмурую складку меж бровей и морщинки возле рта. Повернулась лицом к свету - морщины исчезли; остались тонкие черты, чистая гладкая кожа, плотно сжатые губы... Ей тридцать четыре сейчас.

От одного фитиля света мало, только в центре, а по углам темно.

- Клеопатра здесь? - спросил он.

- В такой час?... Она у себя. Она нужна тебе?

- Нет.

Олимпия повернулась к служанкам:

- Идите спать.

Когда дверь за ними закрылась, она набросила на измятую постель вышитое покрывало и жестом подозвала сесть рядом. Он не двинулся с места.

- Что случилось? - спросила она тихо. - Ведь мы уже попрощались. Тебе спать пора, раз вы уходите на заре. В чём дело? Вид у тебя какой-то странный... Приснилось что-нибудь?

- Я ждал. Ведь это не просто война, это начало всего... Я думал, ты позовёшь. Ты ведь знаешь, что меня привело к тебе; должна знать.

Она начала убирать волосы со лба, так что глаз не было видно за движущейся рукой.

- Хочешь, чтобы я поворожила тебе?

- Мне ворожба не нужна, мать. Только правда.

Она опустила руку слишком рано, и теперь не могла спрятать глаза от его взгляда.

- Кто я? - спросил он. - Скажи, кто я. - По её глазам он понял, что она ждала чего-то другого. - Что бы ты ни делала - это сейчас не важно. Я об этом не знаю и не хочу знать, я не за этим пришёл. Только ответь, кто я!

За те несколько часов, что они не виделись, он успел осунуться; лицо измученное... Она едва не спросила: "И это всё?" Это было так давно, столько всего было после - вся жизнь... А та дрожь непонятного, страстного сна, и ужас пробуждения, и слова той старой колдуньи, что тайно привели к ней тогда из пещеры вот в эту спальню... Как это было?... Она уже и сама не знала. Она породила дитя дракона - и вот оно спрашивает: "Кто я?" Это мне надо бы у него спросить!...

Он шагал по комнате, быстро и бесшумно, словно волк в клетке. Потом вдруг остановился перед ней.

- Но я сын Филиппа. Разве нет?

Только вчера она видела, как они вместе шли на учения. Филипп что-то говорил улыбаясь; Александр хохотал, запрокинув голову... Она вдруг успокоилась и долго смотрела на него из-под ресниц. Потом сказала:

- Не притворяйся, будто сам в это веришь.

- Ну так?... Я пришёл узнать!

- О таких вещах не говорят наспех, среди ночи, по капризу. Это дело серьёзное; есть силы требующие... смирения!

Ей казалось, что его потемневшие глаза пронизывают её насквозь, проникают слишком глубоко.

- Какой знак дал тебе мой демон? - тихо спросил он.

Она взяла его за обе руки, притянула к себе и зашептала на ухо. Договорив, отодвинулась посмотреть. Он весь был ещё там, едва осознавал её присутствие, справляясь с тем, что довелось услышать. Насколько это удалось - по глазам не видно, в них ничего не изменилось.

- Это всё? - спросил.

- Тебе мало? Ты до сих пор не удовлетворён?

Он смотрел в темноту, сквозь свет лампы.

- Боги знают всё, - сказал. - Только как их спросить?

Потом потянул её встать и несколько мгновений держал на расстоянии вытянутых рук, сведя брови. В конце концов она опустила глаза. Вдруг пальцы его напряглись; он обнял её - быстро, крепко - и отпустил.

Когда он ушёл, подползла темнота, окружила её со всех сторон... Она зажгла оставшиеся фитили - так и уснула, при трёх горящих.

У двери Гефестиона Александр задержался, тихо открыл и вошёл в комнату. Гефестион крепко спал в квадрате лунного света, откинув в сторону руку. Александр потянулся было к нему, но передумал. Он собирался - если на душе спокойно станет - разбудить друга и всё ему рассказать, - но всё оставалось таким же неясным, как и прежде. Всё сомнительно. Ведь она тоже всего только смертная, надо дождаться надёжного свидетельства... Так стоит ли будить ради того что сказала она? Завтра утром долгий, трудный поход... А луна светит прямо в закрытые глаза. Александр потянул штору, чтобы духи ночи не причинили ему вреда.

В Фессалии их встретила союзная кавалерия. Всадники мчались с окрестных холмов, не соблюдая никакого строя, улюлюкая и швыряя вверх пики, щеголяя своей ловкостью. В этой стране ходить и ездить верхом учились одновременно... Александр удивлённо вскинул брови, но Филипп его успокоил: в бою эти люди сделают всё, что им скажут, и сделают хорошо, а это представление - так, дань традиции.