Мэри Рено - Тезей (другой вариант перевода)

Афина дала нам темное небо... Это была ее вторая милость, о первой я уже попросил. Войско, выходящее из ворот по уклону, было бы замечено даже в темноте, потому нам был нужен другой путь. Он был, но он был тайным, священным и запретным для мужчин; я слышал о нем от отца, но никогда не видел его до предыдущей ночи, когда пошел туда со жрицей просить разрешения.

Там всегда была ночь: ход опускался через пещеру Родового Змея в самом сердце Скалы. Его устье было где-то на западном склоне, далеко от стен, говорил отец; но оно было закрыто простым камнем, так что даже я, знавший о нем, никогда не мог найти этого места. Открыть его можно было только изнутри.

Жрица была старой, - она служила в святилище еще до того, как мы привезли Афину назад из Суния, - но рядом со Змеем Рода она была совсем младенцем. Иные говорили, что Змей - это сам Эрехтей, древний Змей-Царь, основатель нашего рода. Ни отец мой, ни дед никогда его не видели; и когда старуха со своей лампой пошла вниз, впереди меня, - ладони мои похолодели от ужаса. Спуск был крутой, ступеньки узкие, коридор низкий... Мне часто приходилось нагибать голову, а ведь я невысок... Но когда мы достигли пещеры, кровля над узкими стенами затерялась в тени. Это была трещина в теле Скалы, идущая вверх до камней, на которых стоит Дворец. Хотя здесь ходили лишь босые ноги жриц, - и каждая из них служила всю жизнь одна, - каменные плиты лестницы были истерты в глубину на целую пядь.

На шершавой отвесной стене, уходящей высоко во тьму, были картины, будто нарисованные детьми: маленькие люди с луками и копьями охотятся на зверей, каких никто никогда не видел... В мерцающем свете казалось, они прыгают и бегут. Жрица остановила меня движением руки и показала: возле стены была узкая полость - расселина в расселине... Она подняла лампу и стояла, приложив палец к губам. Глубоко внизу вздымались и извивались переплетенные кольца, толщиной с человеческую ногу. Я зажал себе рот, волосы на затылке зашевелились...

Жрица взяла с уступа раскрашенный глиняный кувшин с молоком. Кольца сворачивались и исчезали, потом где-то между ними заблестел глаз... Поднялась голова, бледная как кость, со странным выцветшим узором; глаза были синие, затянутые молочной пленкой, и голова не видела меня, она смотрела только на судьбу. Рот был закрыт, но из него сверкнул раздвоенный язык, окунулся в молоко и начал пить... Жрица простерла иссохшие руки... И хоть я был весь покрыт липким потом - я разглядел благодарность в ее глазах.

Раз он дал свое согласие, она провела меня до закрытого конца хода и показала древние знаки, начертанные там, где надо было разместить рычаги. Потом, когда она спрятала священные предметы, я проводил туда своих каменщиков, и теперь проход был открыт. Этой дорогой мы пойдем в бой.

В темноте перед рассветом мы начали собираться. Когда я потянулся за доспехами, Ипполита остановила меня:

- На этот раз, - говорит, - я буду как все женщины.

Опоясала меня мечом; я забросил на плечо щит - подала шлем... Я засмеялся - мол, ни одна другая женщина не сделала бы этого и вполовину так изящно и точно... Забросил щит на спину, обнял ее - получилось, вроде мы в раковине из бычьей шкуры, щиты как створки... Она прижалась ко мне, погладила мне лицо пальцами, и ее молчание обдало меня печалью.

Я спросил шепотом:

- Что с тобой, тигренок?

Но она ответила весело, отодвинулась и надела свой шлем. Султан сверкающих золотых лент плясал на нем и играл светом лампы...

- Скоро настанет день, - говорю, - а у тебя там много врагов. Надень что-нибудь не такое заметное.

Она засмеялась, тряхнула головой, чтоб еще ярче полыхнуло:

- А ты?

У меня был алый султан, чтоб мои люди меня видели.

- Или мне держаться от тебя подальше, чтоб они не знали, где меня искать? Мы - это мы! Мы ведь не станем унижать свою гордость, правда?

Так мы и вышли, вместе, и присоединились к бойцам.

Прежде чем войти в запретные пределы, каждый очистился и вознес молитву... И все крались вниз, стараясь ступать неслышно, закрыв рты ладонью. Близость врага не могла бы внушить им большей осторожности, чем ужас перед этим подземельем. В древних углублениях дымили редкие факелы; если кто-то кашлял или цеплял оружием за стену - эхо металось взад и вперед, замирая словно шепот теней, следящих за нами... Кара постигает того, кто первым нарушит запрет, и я шел первым, чтобы люди не страшились мести. У выхода нельзя было светить, потому мы двигались на ощупь; но после сплошной черноты подземелья облачная ночь показалась светлой. Разведчики пошли вперед нащупать нам дорогу, и тут я почувствовал, что место мне знакомо. Огляделся вокруг - увидел какие-то знаки на Скале; а потом нашел высеченный глаз, стертый временем. Под ногой хрустнула ракушка, рядом на плите порога лежали увядшие цветы... Я сделал знак против зла, чтоб никто не видел. Ведь подземелье не открывалось с незапамятных времен - откуда он знал?!..

Когда тропу нашли, идти было уже нетрудно. Люди выходили, касаясь идущего впереди, иногда кто-то спотыкался, кто-то шикал: "Тихо!.." Казалось, это заняло полночи, и я сомневался, хватит ли нам времени; но прежде чем побледнели звезды, все были снаружи. Ипполита оставалась в святилище, следя за порядком, и вышла последней. Когда ее рука коснулась меня - я скомандовал марш. Приказ зашелестел вперед по цепи от бойца к бойцу, словно ветер в тростнике.

Мы крались по низине к Холму Аполлона; он самый высокий в гряде и господствует над остальными. Уже прокричали первые петухи, и небо стало не таким черным, как очертания под ним... Вот мы добрались до склонов холма и заскользили меж деревьев к вершине...

Они нас так и не заметили. С началом серого рассвета мы вышли на открытую вершину и с громким боевым кличем напали на лагерь. Знамения были верны - Ужас был нашим другом. Их часовые следили за уклоном возле ворот и за тропой с севера, где тоже был выход из крепости, но там где наши стены были отвесны - там у них вообще никого не было. По самым первым крикам в лагере было ясно, что мы их взяли; заря еще не зажгла вершин Парнаса - а мы уже овладели холмом.

На нем были только воины, орда располагалась на равнине за ним. Среди убитых мы нашли несколько сарматских женщин, но Лунных Дев не было; если и были раньше, то ушли. Подготовить к бою другие форты.

Но я не собирался давать им время на это; мои глашатаи затрубили в рога, со Скалы ответили рога Аминтора... Он был уже наготове, - ворота разбаррикадированы, - и теперь, с теми силами, что я ему оставил, и под прикрытием критских лучников, он нападал на Холм Ареса, чтобы взять неприятеля с фланга.

Наступил день, ясный и холодный; он сиял на Скале и на Дворце Эрехтея с его красными колоннами, с клетчатым сине-белым орнаментом... Дом моих предков - сейчас решалась его судьба. Он был так близко, - там за ущельем, казалось, до него можно добросить камень; но если мы проиграем, я никогда больше не войду в его ворота... Мои люди оживленно и радостно приветствовали что-то позади меня, и я повернулся туда же - в сторону Пирейской долины и моря.