Борис Акунин - Часть Европы (с иллюстрациями)

В оформлении использованы иллюстрации, предоставленные агентствами Fotobank, Shutterstock, а также из архива автора и свободных источников.

Автор благодарит за помощь Л.Е. Морозову и К.А. Аверьянова.

© B. Akunin, 2013

© ООО «Издательство АСТ»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( )

Прежде чем вы решите, имеет ли вам смысл читать это сочинение, должен предупредить о его особенностях.

Их три.

Я пишу для людей, плохо знающих российскую историю и желающих в ней разобраться.Я и сам такой же. Всю жизнь я интересовался историей, получил историческое образование, написал несколько десятков исторических романов и тем не менее однажды осознал, что мои знания состоят из отдельных фрагментов, плохо складывающихся в общую картину. У меня не было ясного представления о том, как и почему Россия получилась именно такой. И я понял: чтобы ответить на столь краткий вопрос, придется сначала прочитать десятки тысяч страниц, а потом несколько тысяч страниц написать.

Я не выстраиваю никакой концепции.У меня ее нет. Всякий историк, создающий собственную теорию, не может совладать с искушением выпятить удобные для него факты и замолчать либо подвергнуть сомнению всё, что в его логику не вписывается. У меня такого соблазна нет.

Кроме того, я решительный противник идеологизированной истории. И самовосхвалительная, и самоуничижительная линии, обильно представленные в трудах отечественных историков, мне одинаково неинтересны. Я хочу узнать (или вычислить), как было на самом деле. У меня нет заранее сложившегося мнения. Есть вопросы и есть желание найти на них ответы.

Это история не страны, а именно государства, то есть политическая история: государственного строительства, механизмов управления, взаимоотношения народа и власти, общественной эволюции. Культуры, религии, экономики я касаюсь лишь в той мере, в какой они связаны с политикой.

Россия — это прежде всего государство. Оно не тождественно стране, а в отдельные моменты истории бывало ей даже враждебно, но именно состояние государства неизменно определяло вектор эволюции (или деградации) всех сфер российской жизни. Государство — причина и российских бед, и российских побед.

Попытка понять, что́ в нашем тысячелетнем государстве так и что́ не так (и почему) — вот для чего в конечном итоге затеяна эта работа.

Истоки всякой национальной истории, если она длится много веков, напоминают предрассветные сумерки. Сначала из тьмы доносятся какие-то невнятные шумы, проступают призрачные силуэты, угадываются малопонятные шевеления. И лишь со временем, очень медленно, события и человеческие фигуры обретают четкость. Дошедшие до потомков сведения смутны, отрывочны и часто противоречивы или просто неправдоподобны.

Из-за этого у многих историков возникает искушение прибавить рассказу о древних временах стройности и логичности, «дообъяснить» случившееся, причем гипотезам и догадкам придается вид установленного факта. Был такой соблазн и у меня, но я старался его преодолеть. Вот почему в этом томе сплошь и рядом встречаются обороты «по всей видимости», «вероятно», «предположительно» — в знак того, что данные сведения являются реконструкцией. К сочинениям по истории Древней Руси, где авторы уверенно оперируют датами, фактами, цифрами и именами, следует относиться с осторожностью.

После изучения весьма немногочисленных источников и весьма многочисленных толкований этих источников у меня возникло убеждение, что никто из историков в точности не знает, когда, кем и при каких обстоятельствах было создано и построено первое русское государство. Учебники часто приводят сомнительную датировку событий, да и сами события при ближайшем рассмотрении иногда оказываются пересказом мифов. Многочисленные несуразности «канонической» историографии, начавшей складываться еще в восемнадцатом веке, побудили некоторых исследователей к другой крайности — отрицанию традиционной хронологии и выдвижению разнообразных гипотез, переворачивающих всю историю вверх дном. Чем темпераментней автор, тем революционней выглядит его версия.

Предлагаемый вашему вниманию текст совершенно нереволюционен и нетемпераментен. Главным методом является пресловутая «бритва Оккама»: всё лишнее (и недостоверное) отсекается; остаются лишь факты, считающиеся у большинства историков проверенными или, по крайней мере, наиболее вероятными. Если остаются сомнения, это обязательно оговаривается.

Страна, которую мы называем Древней Русью, так сильно отличалась от России послемонгольской эпохи, что через толщу минувших столетий кажется нам какой-то сгинувшей, легендарной Атлантидой. Поэтому я счел целесообразным в качестве дополнения присовокупить к изложению политической истории сугубо бытоописательную главу «Жизнь в Древней Руси». Летописи зарегистрировали лишь события памятные, то есть экстраординарные, выбивающиеся из нормального течения жизни. Если ограничиться пересказом хроник, может сложиться ощущение, что вся ранняя история состояла из войн, эпидемий, неурожаев, смены правителей да возведения больших церквей и крепостей. Вставная часть, хоть она выбивается из общей линии повествования и выходит за рамки поставленной заглавной задачи, даст читателю некоторое представление о том, как и чем жили древнерусские люди.

Особенность историографии киевского периода состоит в том, что источников информации — во всяком случае, письменных — очень мало. Основополагающий, собственно, только один: «Повесть временных лет», летопись, которая сохранилась не в первозданном виде, а в двух разных вариантах более позднего времени. Совпадающие фрагменты этих двух вариантов и считаются протографом, то есть оригинальным текстом. Но и он, судя по всему, переписывался и менялся под воздействием политической конъюнктуры. События девятого и десятого веков летописец излагает очень приблизительно, а местами явно ошибочно, вставляя легенды и сказания, очевидно, почерпнутые из фольклора. Есть и большие пропуски. Только с одиннадцатого века повествование превращается из свода преданий и благочестивых притч в собственно историческую хронику, а датировка становится уверенной, часто с приведением не только года, но и числа.