Юрий Рябинин - Мистика московских кладбищ

Уже от самых ворот, выполненных в готическом стиле, Введенское кладбище неизменно производит впечатление нерусского и неправославного. Его дореволюционное «иноверческое» прошлое сохранилось почти в целостности. Восьмиконечный крест здесь едва увидишь. Зато во множестве стоят латинские «крыжи», распятия, аллегорические скульптуры, всякие портики с дверями в загробный мир, часовни, имитирующие разные западноевропейские архитектурные стили и т. д.

Тому, что на кладбище так хорошо и в таком количестве сохранились старые немецкие захоронения, изумляются даже приезжие немцы. Однажды нам повстречался здесь пожилой человек, который бродил по аллеям и проливал слезы почти над каждой могилой с немецкой надписью. Вот что он рассказал. Сейчас он живет где-то в западной части ФРГ, но родился в другом конце Германии — в небольшом немецком городке неподалеку от Данцига (Гданьска). Раньше эта местность называлась Западной Пруссией, и там проживало смешанное немецкое и польское население. Причем и те, и другие жили в этих местах веками. И для поляков, и для немцев эта земля была родной. На сотнях «иноверческих» кладбищ — и латинских, и лютеранских — там было похоронено много поколений их предков. Но в 1945 году Западная Пруссия, вместе с Померанией, Силезией и другими землями, была передана Польше. И поляки, по словам этого немца, в первые месяцы 1945-го, когда фронт ушел на запад, учинили гражданскому немецкому населению натуральное истребление. Убить мирного немца в этот период в Польше можно было совершенно безнаказанно. Это почиталось чуть ли не доблестью. И немцы искали защиты в это время у Красной Армии! Еще не наступил мир, Красная Армия была с Германией в состоянии войны, и тем не менее немцы, оставшиеся в тылу наших фронтов, именно у русских искали спасения. Так неистовствовали поляки.

Через много лет этому немцу удалось побывать на родине. Он без труда узнал свой городок, — тот почти не изменился, он легко нашел свой дом, — там теперь жили поляки. Единственное, чего ему не удалось отыскать, это хотя бы одну немецкую могилу на кладбищах, на которых веками хоронили немцев. Иные лютеранские кладбища стали теперь польскими, а иные вообще были безжалостно срыты. Поляки старательно уничтожили всякое напоминание о каком-то инородческом присутствии в своей стране.

И вот этот человек, оказавшись в Москве на Введенском кладбище был совершенно потрясен тем, что у русских, у которых, казалось, имеется претензий к немцам больше, чем у какого-либо другого народа, в их столице находится большое немецкое кладбище, благополучно пережившее и «Германскую», и Великую Отечественную, и до сих пор не утратившее свой колоритный «немецкий» облик.

На Введенском кладбище есть целый мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы. Это братская могила участников Первой империалистической, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. Но, кстати сказать, есть в Москве и кладбище, на котором похоронены пленные гитлеровские солдаты, — оно находится в Люблине. А на Введенском, у восточной стены, огорожен довольно просторный, исключительно ухоженный, участок с обелиском посередине. На обелиске надпись по-немецки: Здесь лежат германские воины, верные долгу, и жизни своей не пожалевшие ради отечества. 1914–1918.

На другом конце кладбища, ближе к руслу Синички, находятся две французские братские могилы — летчиков из полка Нормандия — Неман и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.

Одно из самых почитаемых захоронений на Введенском кладбище — это могила Федора Петровича Гааза (1780–1853), врача, прославившегося своей бесподобной филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером самого беззаветного, самого жертвенного служения людям. Его выражение «Спешите делать добро» стало девизом российской медицины. Мало того, что он не брал с неимущих плату за лечение, он сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился своим радением о заключенных в тюрьмах и ссыльных в каторгу. На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких гнали когда-то ссыльных в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе «святого доктора», как его называл народ, об узниках. Кстати, о кандалах. Гааз добился, чтобы, вместо неподъемных двадцатифунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них была разработана более легкая модель, прозванная «гаазовской» (именно эти «вазовские» кандалы теперь и украшают его могилу), и еще, чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывались руки и ноги арестанта, были обшиты кожей.

Любопытный эпизод, характеризующий доктора Гааза, приводит В. В. Вересаев. Однажды на заседании Московского тюремного комитета, членом которого был и московский владыка митрополит Филарет, Гааз так ревностно отстаивал интересы заключенных, что даже архиерей не выдержал и возразил: «Да что вы, Федор Петрович, ходатайствуете об этих негодяях! Если человек попал в темницу, то проку в нем быть не может». На что Гааз ответил: «Ваше высокопреосвященство. Вы изволили забыть о Христе: он тоже был в темнице». Филарет, сам, к слову сказать, много усердствующий для нужд простого народа, и причисленный впоследствии к лику святых, смутился и проговорил: «Не я забыл о Христе, но Христос забыл меня в эту минуту. Простите, Христа ради».

В конце концов, Гааз все свое достояние употребил на нужды больных и заключенных. До последней копейки. Хоронили его на счет полиции. Но за гробом «святого доктора» на Введенские горы шли двадцать тысяч человек! Возможно, это были самые многолюдные похороны в Москве.

На Введенских горах похоронены еще многие известные московские «иноверцы»: архитектор Франц Иванович Кампорези (1754–1831), биолог и естествоиспытатель, профессор Московского университета и директор университетского зоологического музея Карл Франциевич Рулье (1814–1858); скрипичный мастер, получивший в 1924 году от рабоче-крестьянской власти довольно-таки экзотическое звание «заслуженного мастера Республики», чех Евгений Франциевич Витачек (1880–1946); семья известных московских фармацевтов и аптекарей Феррейнов (этим именем нынешний небезызвестный предприниматель В. Брынцалов назвал свой фармацевтический завод). Феррейны на рубеже XIX–XX вв. открыли в Москве несколько аптек, и некоторые из них работают до сих пор — например, на Никольской улице, на Серпуховской площади.

Дореволюционных российских коммерсантов — иноверцев и иностранцев — здесь вообще было похоронено очень много. А. Т. Саладин пишет: «Фамилии Кноп, Вогау, Иокиш, Эйнем, Бодло, Пло, Мюллер, Эрлангер и т. д. здесь пестрят на многих памятниках, напоминая вывески Мясницкой улицы и Кузнецкого моста».