Юрий Рябинин - Мистика московских кладбищ

В это время германское руководство искало среди пленных русских военачальников лидера, способного возглавить «национальное антикоммунистическое сопротивление», то есть, попросту говоря, российскую пятую колонну. Обратились немцы с таким предложением и к Лукину, который содержался в лагере для военнопленных генералов в Виннице. Любопытно! — Лукин не ответил «нет». Но ответ его был таков, что немцы больше не тревожили его своими предложениями. Лукин сказал так: прежде всего, должно быть создано русское правительство, которое Германия признает равноправным партнером, а уже тогда он, может быть, и возглавит российские вооруженные силы. «Если будет создано альтернативное русское правительство, — говорил Лукин на допросе в декабре 1941-го, — многие россияне задумаются о следующем: во-первых, появится антисталинское правительство, которое будет выступать за Россию, во-вторых, они могут поверить в то, что немцы действительно воюют только против большевистской системы, а не против России и, в-третьих, они увидят, что на вашей стороне тоже есть россияне, которые выступают не против России, а за Россию. Такое правительство может стать новой надеждой для народа». Немцы поняли, что от Лукина им ничего не добиться. К тому же вскоре отыскался Власов, который безо всяких условий пошел к нацистам в услужение. И уж совсем любопытно то, что, оказавшись в 1945 среди своих, Лукин был с миром препровожден на пенсию. Хотя за подобные суждения он вполне мог бы и на одной ноге отправиться по этапу. Почему Сталин проявил по отношению к нему такую милость?

Ближайший соратник И. В. Сталина — В. М. Молотов — многие годы был министром иностранных дел СССР. В 1939 году он подписал знаменитый договор о ненападении с Германией. В результате западные демократии первые получили то, что они так усердно готовили для России — нацистские танки и бомбы. За что боролись, как говорится, на то и напоролись. Уже, когда почти вся Европа была подвластна Германии, Молотов приехал с визитом в Берлин. Германский министр иностранных дел Риббентроп рассказал своему русскому коллеге о военных успехах рейха и, между прочим, предложил задуматься о будущем Британской империи. По его словам, Англия была практически разгромлена, доживала последние свои дни, и самое время настало обсудить, что теперь делать с бесхозным, по существу, британским наследием — с колониями. Может быть, вы возьмете Индию? — предложил Риббентроп. — Ну, если хотите, забирайте еще и Австралию, — совсем уж расщедрился он. — А мы тогда будем довольствоваться Африкой и Канадой. Молотов задумался. Говорят, Вячеслав Михайлович был человеком очень неостроумным, ненаходчивым в разговоре и к тому же без чувства юмора. Но в данном случае у него как-то случайно, само собою, наверное, вырвалось выражение, ставшее крылатым и вошедшее в историю.

Во время переговоров вдруг была объявлена воздушная тревога, — на Берлин налетели английские бомбардировщики. Риббентроп немедленно предложил гостю спуститься в подвал. И тогда Молотов произнес фразу, ставшую знаменитой: господин министр, если Англия, как вы говорите, разгромлена, почему же мы прячемся в убежище? Больше Риббентроп вопроса о британском наследстве не поднимал.

Министра иностранных дел СССР A.A. Громыко за границей прозвали «мистер Нет». Потому что он был до крайности неуступчив. Но, конечно, это «нет» нельзя понимать буквально. Иногда Громыко показывал настоящий высший дипломатический пилотаж. Однажды он отправился с визитом в какую-то недружественную страну. В его честь там был дан грандиозный по западным меркам обед, по окончании которого Громыку спросили: понравилось ли ему угощение? Вопрос был чрезвычайно неудобный. Но, может быть, и самый обед заграничные мастера политических интриг затеяли для того, чтобы поставить русского министра в неловкое положение. Ответить им: да, понравилось, — означало бы вызвать недовольство своей верховной власти, — как это он смел признать на весь мир, что у противной стороны не все дурное, а есть что-то и положительное! Ответить «нет» — и того хуже: это означало бы еще более осложнить отношения с Западом, а значит, совсем уж прогневить свое руководство. И Громыко сказал только: «вероятно». Понимайте, как знаете. Наши газеты называли этот визит «плодотворным».

С 1930 по 1935 год первым секретарем МК партии, как в те годы назывался московский городничий, был Л. М. Каганович. На этом посту он прославился, благодаря двум, по крайней мере, своим заслугам: Каганович был инициатором разрушения многих московских церквей, в том числе и самого храма Христа, и при нем же в столице появилась первая линия метро — самого красивого, как известно, в мире. Причем обе эти заслуги оказались непосредственно связанными между собою. Во-первых, само строительство метрополитена стало удобным поводом снести церковь, — она, де, мешает строительству. А во-вторых, храмы служили источником ценного камня, которым затем отделывались некоторые станции метро. Поэтому, в известном смысле, храмы Каганович не уничтожал, а, как Вседержитель, «пресуществлял» из одного состояния в другое.

Партия высоко оценила усердие столичного городничего: его детище — московский метрополитен — стал называться именем Кагановича. И носил он это славное имя до 1955 года. Потом партия же решила, что самое красивое метро в мире и именем должно называться более значительным. В память же о заслугах Кагановича станция «Охотный ряд» была названа «Имени Л. М. Кагановича». Но вскоре, когда Каганович был разоблачен и выведен из состава, исключили из обихода и всякое упоминание его имени: «Охотный ряд» стал «Проспектом Маркса», а с 1990-го снова «Охотным рядом».

Каганович прожил без малого сто лет. Родился он задолго до революции, а умер, когда ценности, служению которым он жизнь положил, были отброшены и анафемствованы. Рассказывают, что он очень интересовался всем, что происходило во время «перестройки», следил за событиями, читал газеты, где, между прочим, тогда многое писали и о нем самом. Понятно, что писали отнюдь не лестно. Но справедливо, чаще всего.

В оправдание Лазарю Моисеевичу можно заметить лишь одно: в 1990–2000 годы, при демократических, как их называют, порядках, старая Москва разрушается куда интенсивнее и безжалостнее, нежели в его — Кагановича — эпоху.

Жил Каганович на Фрунзенской набережной. В последние годы у него появилась возможность принимать корреспондентов. Когда уже стало очевидно, что советская система отмирает, Каганович сказал в каком-то интервью: «Мы проиграли, потому что не думали о человеке». Но, по правде говоря, непонятно, что Лазарь Моисеевич имел в виду. О каких проигравших он говорил? Если о советских и партийных функционерах, то разве можно назвать их проигравшими? — они все остались у власти и при своих прежних, или еще больших, кормушках. Они, даже и не думая о человеке, не проиграли.