Николай Копосов - Хватит убивать кошек!

Распад космоса идеальных сущностей ставил под вопрос основы логики. Неудивительно, что в XVII в. мы встречаемся с атаками на силлогизм как основной инструмент познания — например, у Фрэнсиса Бэкона, который считал, что силлогизм не дает нового знания, а только эксплицирует содержание понятий. Основой познания, с его точки зрения, является индуктивное образование понятий [158]. Переход от логики сущностей, в которой силлогизм был главным инструментом познания, к индуктивной логике эмпирического упорядочения множества был естественным результатом рождения бесконечной вселенной.

Политические теории эпохи Просвещения понятны только на этом фоне. Уже в XVII в. общество было уподоблено множеству — прежде всего Томасом Гоббсом, начиная с которого политическая мысль пытается обосновывать идею государства с помощью идеи изолированного абстрактного индивида. У разных мыслителей такое обоснование выглядит по-разному, от войны всех против всех до поиска общего интереса; однако в любом случае понятие общества, сформировавшееся в основном уже во второй половине XVIII — начале XIX в. благодаря Руссо и Гегелю, зарождается столетием раньше в образе подлежащего упорядочению множества. Логика множества и его классификации со второй половины XVII в. стала неотъемлемой частью социальных теорий [159].

В XVII в. в связи с появлением новых форм богатства и власти традиционные социальные категории, выделенные по одному основанию (как у Луазо), стали очевидно недостаточны дня описания общества. Выявилась многомерность социального статуса индивида. Классифицируя индивидов по нескольким критериям, администраторы XVII в. создавали сложные эмпирические категории, для обозначения которых им приходилось прибегать к цифрам, поскольку новые категории не имели имен (например, в Тарифе капитации, первого в истории Франции всеобщего прямого налога (1695 г.), масса подданных была разделена на 22 обозначенных цифрами класса налогоплательщиков).

Понятно, что даже абстрактных индивидов можно классифицировать, только если между ними есть хоть какие-нибудь различия. Это значит, что индивиды не вполне равны и не вполне абстрактны. Однако когда одномерная классификация уступает место многомерной, связь между сущностью вещи и основанием классификации оказывается поставленной под сомнение. У индивидов есть признаки, но эти признаки не имеют статуса сущности, поскольку они сгруппированы произвольно. Классифицировать индивидов можно поэтому только эмпирически, чтобы в результате получить эмпирические агрегаты, не имеющие интеллигибельных имен (следовательно, сущности). Сложные многомерные классификации были поэтому необходимым моментом в переориентации социальной мысли на опыт множества.

Но этот этап оказался кратким. Более радикальным шагом был отказ от идеи сословий, что и было сделано физиократами, которые противопоставили ей идею классов. Следует, однако, обратить внимание на одно существенное отличие классов от сословий. Статус признака, на основании которого проводится классификация, здесь принципиально иной. Сословие рассматривалось как сущность индивида, класс стал рассматриваться как вторичный признак, от которого не зависит сущность индивида. Индивиды в сущности равны, но по вторичным признакам различны. Модель общества классов совместима с идеями абстрактного индивида, природного равенства и политического равноправия людей. Рождающаяся политэкономия, которая в XVIII в. сменила юриспруденцию в качестве «места» разработки новых социальных теорий и модель мира которой оказала колоссальное влияние на политическую мысль XIX–XX вв., исходила именно из идеи абстрактного индивида.

Связь логики демократии с образом множества равных друг другу индивидов нашла свое предельное выражение в принципе всеобщего избирательного права. Введенное во Франции с небольшими ограничениями в 1792 г., оно и в годы революции, и в последующие за ней десятилетия вызывало множество сомнений, питавшихся традиционным для европейской политической мысли убеждением в неспособности народа к принятию разумных и ответственных решений. Иными словами, между природой гражданского коллектива как множества и его способностью формулировать рациональную волю ощущалось противоречие, и один из первых радикальных сторонников всеобщего избирательного права, Кондорсе, уже в конце XVIII в. пытался преодолеть это противоречие с помощью пробабилистских вычислений, рассматривая проблему рациональности воли множества как вероятностную проблему [160]. Невозможно более ясно связать идею общества с математической концепцией множества.

Характерным признаком перемен в способах думать об обществе было изменение социального словаря. Именно со второй половины XVIII — начала XIX в. слова «дворянство» и «буржуазия» начинают пониматься прежде всего как собирательные, а не как абстрактные имена. Идея сущности отступает перед идеей массы [161].

Атомистическая картина мира нашла свое выражение и в теории международных отношений. Средневековое феодальное владение — и владение короля (т. е. государство) не было исключением — представляло собой сложное переплетение владельческих прав на доходы и полномочия разного рода, причем права публичного и частного характера не были четко разграничены. Это характерно проявлялось, например, в отсутствии четких государственных границ. Так, в Париже XVII в. было 24 феодальных владения (включая знаменитый Тампль), которые не входили в состав французского королевства. В XVII–XVIII вв. была проделана огромная работа по проведению и нанесению на карту государственных границ, и большинство феодальных владений, расположенных внутри этих границ, признали себя частью соответствующих государств. Государства оформились как физически ограниченные целостности, причем картография была не только инструментом такого оформления, но и важным источником развития идеи государства. Что бы стало с нашей идеей родины, если бы не было географических карт? В то же время развитие теории суверенитета и идентификация государства с личностью монарха также сближали идею государства с идеей индивида. Суверенитет подобен атому, он «не более делим, чем точка в геометрии» [162]. Вслед за индивидом государство уподобляется точке — как во внутренней политике, где точка ассоциируется с сувереном, так и во внешней, где суверенные индивиды и физически отграниченные территориальные целостности взаимодействуют между собой. Опыт атомарной вселенной переносится на уровень межгосударственных отношений. Идея государств как изолированных индивидов, как равных друг другу субъектов международного права, была важным аспектом развития понятия индивида в качестве центральной идеи Нового времени.