Николай Копосов - Хватит убивать кошек!

Роль Ю. Л. Бессмертного как организатора международных контактов трудно переоценить. Во многом благодаря ему сегодня российская историография гораздо лучше, чем раньше, интегрирована в международную профессиональную среду.

Все, кто знал Ю. Л. Бессмертного, поражались его динамизму, который только возрастал в 1980–1990-е гг. Ю. Л. Бессмертный был в числе тех немногих представителей своего блестящего поколения, кто в 1990-е гг. попытался выйти за пределы новых перспектив, ими же самими открытых в 1970–1980-е гг. Постоянные контакты, установившиеся у него с западными историками, равно как и редкая интеллектуальная любознательность, составлявшая одну из его характерных черт, позволили Ю. Л. Бессмертному оценить интерес ряда новых подходов к истории, и прежде всего микроистории и истории повседневности. Этими сюжетами он занимался в последние годы жизни. Именно такой поворот он намеревался придать своему opus magnum, над которым работал около тридцати лет, но который остался незавершенным, — труду о средневековом рыцарстве. Подход Ю. Л. Бессмертного к этой теме развивал то сочетание макро- и микроисторического анализа, которое было характерно уже для книги по средневековой демографии. В его статьях [297]рыцарство представлено как серия индивидуальных портретов, которые он анализирует на фоне представлений и форм поведения, типичных для этой среды, — и по возможности в столкновении с этими представлениями и формами поведения. Именно в подобном столкновении, считал Ю. Л. Бессмертный, иногда возможно обнаружить следы личных особенностей исторических персонажей, их человеческих индивидуальностей. Следуя намеченному в книге 1991 г. принципу, Ю. Л. Бессмертный делал акцент прежде всего на проблемах частной и семейной жизни. Поиск индивида в истории красной нитью проходит сквозь его исследования и размышления 1990-х гг.

Естественно вытекающий из предыдущих работ Ю. Л. Бессмертного, такой подход стал выражением его личного отношения к истории. Сам Ю. Л. Бессмертный ретроспективно оценивал свой путь в науке как уход от изучения «чеканной поступи исторических закономерностей» к исследованию субъективного в истории, и эта оценка не лишена оснований. Уже в книге 1969 г. речь шла о таком «целостном видении феодальной формации», которое включало в себя и внутригрупповые личностные связи. Самый его интерес к этому аспекту менялся в направлении все большей «субъективации»: от изучения массовых или групповых представлений в русле истории ментальностей он шел к изучению воздействия этих представлений на объективные демографические процессы, а в итоге к поискам пределов человеческой свободы внутри общества, к выявлению меры индивидуального в истории.

Именно с этим связана особая роль Ю. Л. Бессмертного в российской историографии 1990-х гг. Он был, вероятно, единственным лидером исторической профессии, вокруг которого в этот период сложилась новая динамичная группа молодых историков. Из семинара Ю. Л. Бессмертного вышел ряд публикаций, явившихся событием в интеллектуальной жизни, начиная с альманаха «Казус» (три выпуска которого увидели свет при жизни автора) и кончая двумя томами «Частной жизни» [298]. Характерно, что группа Ю. Л. Бессмертного, состоявшая в основном из медиевистов-западников, включала также ряд историков, работавших над другими областями и периодами, в том числе и специалистов по российской истории. Влияние этой группы, как это ранее было с группой А. Я. Гуревича, коснулось отечественной историографии далеко за пределами медиевистики.

Конечно, успех и влияние этого направления не могут быть объяснены только личными качествами самого Ю. Л. Бессмертного, который обладал редкой способностью привлекать к себе людей и целиком отдавать себя коллективной работе (он был к тому же чрезвычайно внимательным научным руководителем) [299]. По-видимому, интерес к индивидуальности в истории, к частной жизни и к семейным отношениям, а именно на этих сюжетах сосредоточила основное внимание группа Ю. Л. Бессмертного, характеризует состояние умов части молодых российских интеллектуалов 1990-х гг. Для них идея культуры в стиле 1970–1980-х гг. с ее несколько устаревшими сегодня политическими импликациями, кажется, утратила значительную долю притягательности. Конечно, в подобном умонастроении можно (не без оснований) усмотреть проявление кризиса истории, но у него, по-видимому, есть и позитивные аспекты. В частности, этот социальный опыт «конденсировался» в один из немногих действительно новых подходов к истории, которые появились в постсоветской исторической науке и обогатили ее методологический инструментарий. Именно это, на мой взгляд, объясняет особое место группы Ю. Л. Бессмертного в российской историографии 1990-х гг.

Подобное изменение в тематике исследований, сосредоточение внимания на индивидуальном в истории повлекло за собой и поиск новых эпистемологических моделей, которые позволили бы легитимизировать новые подходы [300]. Можно выделить два направления такого поиска, оставшегося, впрочем, незавершенным: с одной стороны, это акцент на множественности возможных интерпретаций прошлого (в том числе и на взаимодополняющем характере микро- и макроисторического подходов), с другой — отказ от эволюционистского понимания истории, признание за прошлым такой формы инаковости, которая не поддается описанию в рамках привычной нам логики [301]. Увы, Ю. Л. Бессмертному не было отпущено достаточно времени для того, чтобы сформулировать в систематическом виде новизну своих эпистемологических размышлений по сравнению с теорией диалога культур, но, пожалуй, здесь, во всяком случае, налицо попытка выйти за те логические рамки, которые подлежали «парадигме культуры». Можно, по-видимому, говорить о том, что для Ю. Л. Бессмертного в 1990-е гг. ключевым понятием становится уже не понятие культуры, но понятие индивида.

Скрупулезный исследователь, всегда открытый интеллектуальным новациям, человек принципов, чуждый всякому догматизму (его личная скромность не позволяла ему превратить в догму свои собственные убеждения), Ю. Л. Бессмертный внес, по-видимому, наиболее заметный вклад в развитие постсоветской историографии.

Строки Иосифа Бродского приходят на память при чтении книги профессора Московского университета И. С. Филиппова «Средиземноморская Франция в раннее Средневековье» [302]. Бродский на двух страницах составил каталог вещей, уснувших вместе с Джоном Донном, Филиппов на восьмистах страницах составил каталог вещей, окружавших обитателей Прованса и Лангедока в V–XI вв., а также латинских терминов, которыми эти вещи обозначались: