Евгений Толмачев - Александр III и его время

Став фактически первым министром при Александре III, Толстой с особой настойчивостью начал проводить провозглашённую Победоносцевым и Катковым политику по пересмотру и «улучшению» законов и учреждений, созданных в эпоху великих реформ Александра II. «Он был создан для того, чтобы служить орудием реакции, — отзывался о Толстом Б. Н. Чичерин, — человек неглупый, с твёрдым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный, не видавший ничего, кроме петербургских сфер, ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишённый всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на всё для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение» (345, т. 1, с. 192-193). «Толстой был таким человеком, — писал о нём Государственный секретарь А. А. Половцов, — что никогда, даже в лета молодости, не возбуждал ни в ком сочувствия, симпатии, человеческого чувства. Это был человек жестокий, самолюбивый, холодный, весьма дюжинного ума и чрезвычайного упрямства, которое вследствие ничтожества современников Толстого с успехом заменяло в нём твёрдость характера. Это был типичный петербургский чиновник с некоторым лоском исторического образования. Своих собственных взглядов он не выработал; он заимствовал их от того или другого человека вследствие такого или иного стечения обстоятельств, но, раз усвоив их, никогда от них не отступал, хотя бы и чувствовал их ложность. Впрочем, чтобы сознать неправду, надо углубиться мыслью в ту или другую сферу мышления, а он этого никогда не делал просто потому, что ему было некогда это делать, он слишком был занят личными своими интересами карьеры, самолюбия, тщеславия. К тому же так поступать было проще. Усвоенное убеждение он оставлял без изменения, точно так же, как однажды подписанную бумагу, хотя бы в ней и оказались неправильности. Первоначальной своей карьерой Толстой обязан был своему дяде гр. Дмитрию Николаевичу Толстому, которого я близко знал. Он был большой чудак, но весьма прямой, умный и честный человек. На старости он глупо женился и тем лишил племянника родового своего имения с. Толстые. Этого Дмитрий Андреевич никогда не простил дяде, заступавшему в детстве место отца, и на другой день после смерти гр. Дмитрия Николаевича гр. Дмитрий Андреевич давал в своём министерском отеле праздник в присутствии императорского семейства. Такой чёрствый характер и посредственный ум отразились на всей его деятельности и сделали для России весьма горестные плоды этой деятельности» (221, т. 2, с. 189, 190). Первыми жертвами наступающего охранительного режима стали печать и школа.

Ранее, в 1866-1880 гг., совмещая посты обер-прокурора Синода и министра народного просвещения, он проявил себя в качестве ортодоксального консерватора и закоснелого обскуранта.

С особой настойчивостью Д. А. Толстой начал проводить в жизнь реакционную программу, определённую и провозглашённую Победоносцевым и Катковым.

Давно известная всем дура — Неугомонная цензура кой-как питает нашу плоть — Благослови её Господь!

Ф. И. Тютчев

Не секрет, что цензура и свобода печати при Александре III вошли в острое противоборство. Молодой император, находясь под влиянием К. П. Победоносцева, полностью разделял его взгляды на то, что Россия не готова к демократии, конституции, свободе слова и печати. Полновластный правитель государства, так же, как и его предшественники, не желал, чтобы «неуместная гласность шла наперекор» и мешала его планам и делам, и, конечно, стремился к безукоризненному послушанию печати.

Как мы знаем, уже 8 марта 1881 г. на заседании Совета министров С. Г. Строганов, П. А. Валуев и К. П. Победоносцев призвали к ограничению свободы журналистики. «Злоупотребления печатным словом, — говорил Валуев, — могут иметь гибельные последствия для государства». Обер-прокурор Синода назвал журналистику «самой ужасной говорильней, которая во все концы необъятной русской земли разносит хулу и порицание на власть… разжигает страсти, побуждает к самым вопиющим беззакониям» (381, 1925, т. 1 (8), с. 141-142). Подобное мнение о журналистике было широко распространено не только в консервативных кругах. Даже любимый ученик Т. Н. Грановского, известный профессор Московского университета Б. Н. Чичерин в записке «Задачи нового царствования» трактовал свободу печати как предрассудок: «Свобода печати, главным образом, периодической, которая одна имеет политическое значение, необходима там, где есть политическая жизнь: без последней она превращается в пустую болтовню, которая умственно развращает общество… В России периодическая печать в огромном большинстве своих представителей явилась элементом разлагающим; она принесла русскому обществу не свет, а тьму» (217, с. 56—57). Неслучайно Александр III видел в оппозиционной журналистике источник неких зловредных сил. 21 апреля 1881 г., в день правительственного совещания в Гатчине, Александр III писал Победоносцеву: «Странно слушать умных людей, которые могут серьёзно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма» (217, с. 80). Полностью разделяя взгляды царя, Победоносцев через два дня в той же тональности отвечал ему: «Главная причина, — я убеждён в том, — газеты и журналы наши, и не могу надивиться слепоте и равнодушию тех государственных людей, которые не хотят признать этого и не решаются на меры к ограничению печати. Я был всегда того мнения, что с этого следует начать, но никто не хочет согласиться со мной» (211, т. 1, с. 324).

Протащив на пост министра внутренних дел Н. П. Игнатьева, Победоносцев непрестанно воздействует на него. «… Невозможно ничему положить доброго начала, — пишет «русский папа» ему 21 мая, — покуда не будут обузданы газеты (367, 1924, кн. 27—28, с. 54). Перед отъездом Игнатьева в июне 1881 г. вместе с императором в Москву, Победоносцев настойчиво рекомендует ему не допускать к Александру III представителей прессы. «Сделайте милость, — наставляет он, — не пускайте к нему там журналистов, кроме Каткова. Он один достойный уважения и преданный разумный человек. Все остальные — сволочи или полоумные» (там же, с. 57). Узнав о запрещении на полгода либеральной газеты «Голос», Константин Петрович 26 июля радостно пишет Игнатьеву: «… Наконец я вижу, что остановили «Голос». Обнимаю Вас сердечно, гр. Николай Павлович, только ради бога не спускайте…» (там же). «Тайного властителя России» до глубины души возмущало открытие новых газет. Например, по поводу предполагаемого издания А. С. Сувориным «Русского дела» он раздражённо вопрошает 14 февраля 1882 г. у Игнатьева: «Или мало ещё лжи и разврата распространяется у нас существующими журналами и газетами? К чему, как не к усилению этого зла, может послужить открытие новых?.. Между тем беспрестанно читаем о разрешении новых газет» (там же, с. 71).