Аполлон Коринфский - Народная Русь

На Белой Руси, ревниво охраняющей от тяжелой руки беспощадного времени свои предания-поверья, рассказывается, что вслед за олицетворяющей лето «Цецею» — дородной красавицею, убранной в наряды яркие, в венке из колосьев, с яблоками-грушами в руках — приходит на землю трехглазый «Жицень» (осень) — плюгавый мужичонко с всклокоченною бородою, с косматой головою. Ходит Жицень по полям да по огородам, оглядывает мужицкое хозяйство: все ли снято-убрано, все ли сделано вовремя. Где приметит Жицень делянку недожатую, сорвет колосья, свяжет в один сноп да и снесет на загон к тому хозяину, у которого все убрано в поле дочиста. Где подберет он колосья — там жди неурожая; куда перенесет сноп свой — там уродится хлеб сторицею. Бродит Жицень по свету белому до своей поры, — поджидает он старого «Зюзю» (зиму). А Зюзя не заставит себя долго ждать; чуть Покров на двор — и он вместе с ним на пороге стоит, белую бороду охорашивает-оглаживает. Приходит Зюзя на Русь босый, а в белой шубе да с железною булавою в руке, идет — по подоконью стучит, про зимнюю стужу весть подает люду деревенскому. А и дохнет старый, так все кругом задрожат от стужи; а и стукнет Зюзя — так бревна в избах от морозу затрещат.

По другим сказам, приезжает зима на пегой кобыле; слезает с коня, встает на ноги, кует седые морозы; стелет старая по рекам-озерам ледяные мосты, сыплет «из правова рукава» снег, а из левого — иней. Следом за нею бегут метели-вьюги, бегут — над мужиком-деревенщиной потешаются, бабам в уши дуют — затапливать печи велят пожарче.

Древнерусская письменность давала следующее цветистое определение времен года: «Весна наречется, яко дева украшена красотою и добротою, сияюще чудно и преславне, яко дивитися всем, зрящим доброты ея, любима бо и сладка всем… Лето же нарица-ется муж тих, богат и красен, питая многи человеки и смотря о своем дому, и любя дело прилежно, и без лености возстая заутра до вечера и делая без покоя… Осень подобна жене уже старе и богате, и многочадне, овогда дряхлующи и сетующи, овогда же радующися и веселящиеся, рекше иногда печальна от скудости плод земных и глада человеком, а иногда весела сущи, рекши ведрена и обильна плодом всем, и тиха-безмятежна. Зима же подобна жене-мачехе злой и нестройной и нежалостливой, яре и немилостиве; егда милует, но и тогда казнит; егда добра, но и тогда знобит, подобно трясавице, и гладом морит, и мучит грех ради наших»…

«Зиме и лету союза нету!» — говорит народ-краснослов, приговаривая: «Летом — страдные работушки, зимой — зимушка студеная!», «Мужику — лето за привычку, зима — волку за обычай!», «Тетереву зима — одна ночь!», «Помни это: зима — не лето!», «Лето собирает, зима поедает!», «Что летом уродится, зиме пригодится!», «У зимы — поповское брюхо!», «Придется сидеть на печи сватье, как застанет зима в летнем платье!» и т. д. «В воде черти, в земле черви, в Крыму татары, в Москве бояры, в лесу сучки, в городе крючки: лезь к лошади в пузо, там оконце вставишь да зимовать станешь!» — замечает народное слово о незапасшемся на зиму мужике-лежебоке, горе-хозяине. — «Всем бы октябрь-назимник взял, да мужику хода нет!», «В октябре и мужик с лаптями, и изба с дровами, а все спорины мало!»

По старому простонародному присловью: «Покров — не лето, Сретенье — не зима». Но, — замечает деревенский опыт, — «с Покрова зима начинается, с Матрены (7-го ноября) устанавливается: с зимних Матрен зима встает на ноги, налетают морозы». С праздником Покрова Пресвятой Богородицы начинают по деревням свадьбы за свадьбами играть-пировать; от них и слывет весь октябрь за месяц-«свадебник».

3-го и 6-го октября — «два Дениса» (св. мучен. Дионисия); на них советуют старые люди беречься от «сглаза», приговариваривая: «Пришли назимние Денисы — лихого глаза берется!» 4-е октября — Ерофеев день: «Как ни ярись, мужик Ерофей!», — говорят в народе, — «а с Ерофея и зима шубу надевает!», «На Ерофеев день один ерофеич (зелено-вино, травник) кровь греет!», «Ерофеич — часом дружок, а часом — вражок!»… «Пьешь вино?» — подсмеивается подслушанный В. И. Далем деревенский люд над приверженцами чарочки. — «Эва!» — «А ерофеич?» — «Толкуй еще! Мне ничто нипочем, был бы ерофеич с калачом!»

К этому дню приурочено в посольской Руси поверье о леших. «На Ерофея леший сквозь землю проваливается!» — гласит суеверная молвь. Расстается лесной хозяин со своим зеленым, успевшим уронить наземь почти всю листву царством, — ломает с досады злой деревья встречные, к земле бурей гнет всю молодую поросль, из корня дубы вырывает. Зверье лесное прячется от него по норам-логовам; ни одна птица не вылетает навстречу. Ни один памятующий старинные предания мужик не поедет на Ерофеев день в лес, хотя бы в этом была крайняя нужда. У Сахарова, в его «Народном дневнике», записан любопытный сказ о том, как один «удалой мужик» подсматривал за проказами лешего в этот роковой день. «Жил когда-то, — начинается этот сказ, — в деревне мужик, не в нашей, а там, в чужой, собой не мудрый, но зато такой проворный, что всегда и везде поспел первый. Поведут ли хороводы, он — первый впереди; хоронят ли кого — он и гроб примеряет, и на гору стащит; просватают ли кого, он поселится от рукобитья до самой свадьбы — и поет, и пляшет, обновы закупает и баб наряжает. Отродясь своей избы не ставил, городьбы не городил, а живал в чужой избе, как у себя во двope. Хлебал молоко от чужих коров, едал хлеб изо всех печей, выезжал на базар на барских конях, накупал гостинцев для всех деревень. В деньгах счету не знал, — у кого нет избы, он даст денег на избу, у кого нет лошадки, он даст денег на пару коней. Одного только не знали православные: откуда к нему деньги валятся»… Разное толковали об этом: одни заверяли, что нашел удалой мужик клад, другие — что продал душу нечистому, третьи еще невесть что плели. Была у этого мужика — «ума палата». Все-то он знал-ведал, не знал одного: как леший сквозь землю проваливается. Задумал он подглядеть за лесным хозяином, «задумал да и был таков». Пошел удалой мужик в лес, повстречал лешего, — поклонился ему, начал спрашивать его о том, о другом. «А есть ли у тебя, — говорит, — изба-хата да жена-баба?» — Повел леший удалого к своей хате. Шли, шли и пришли прямо к озеру. Усмехнулся мужик: «Не красна же, — говорит, — твоя изба!» А леший — об землю, земля-то и расступилась…» С тех пор, — гласит сказание, — удалой стал дурак дураком: ни слова сказать, ни умом пригадать!».

За роковым для лесной нежити Ерофеевым днем — память св. мученицы Харитины (5-е октября). С этого дня «затыкают» домовитые бабы-хозяйки первые «кросна»: начинают ткать первый холст. Так и говорят в деревне: «Пришли Харитины — первые холстины! Баба смекать-смекай, да за кросна (станок) садись, холсты затыкай!» Над ткачихами непрочь подсмеяться народ: «Сестра тетка Харитина, пора ей под холстину (т. е. умирать)!» — зубоскалят краснословы: «Дает мужик торгашу холст: толст! Прожили бабы век — ни за холстиный мех!», «Бабье тканье через нитку проклято: от холоду не греет, от дождя не упасет!» Можно услышать в посольской Руси и такие поговорки о том же, как например: «Баба ткет-точет, а один Бог ей рубашку дает!», «Пряла баба, ткала — весь дом одевала; пришла смерть — покрыться покойнице нечем!», "И прядем, и ткем, а все — нагишом!» Эти последние слова, очевидно, подсказаны народной мудрости горьким опытом бедноты-нужды беспросветной.