Сергей Соловьев - Император Александр I. Политика, дипломатия

Генц загремел восторженными похвалами императору Александру: «Все беспокойства исчезли… Император Александр изложил свои чувства и свои политические виды с удивительною искренностью, ясностью и точностью. Узнали, что он не имел никогда ни малейшего расположения сближаться с Францией насчет своих тесных сношений с союзниками; что он считает преступлением, изменою против Европы одну мысль о разрушении четверного союза; что он желает сохранения мира, договоров, поддержания системы, которой три года следуют великие державы. Эти речи, подкрепляемые выражениями самого благородного энтузиазма к общему благу, нравственности, религии, чести, ко всему, что есть самого возвышенного в делах человеческих, произвели впечатление самое быстрое и могущественное. Исчезли боязнь и недоумение. Поздравляли себя с тем, что не отказались от конгресса, который приносил величайшую пользу Европе уже тем одним, что повел к этим объяснениям. Император Александр остался верен своим заявлениям. Его поведение во время конференции отличалось мудростию, добросовестностью, умеренностью. История Ахенского конгресса сосредоточивается около его августейшей особы; он был его двигателем, направителем, героем».

Главное дело, для которого собрался Ахенский конгресс, — решение вопроса об отношении союзных держав к Франции — кончилось согласно желанию русского императора: Франция была освобождена от опеки четырех держав и ее государственная область была очищена от иностранных войск. Россия домогалась этого как средства усилить нравственно королевскую власть во Франции, усилить министерство Ришелье, сделать его популярным, ибо старанию герцога, его влиянию на русского императора должны были приписать освобождение Франции из-под опеки; с поднятием значения Ришелье, естественно, усиливалась связь Франции с Россией; не говорим уже о личном расположении императора Александра к французскому народу, о желании приобрести благодарность и привязанность любимого народа. Со стороны Англии не могло быть противодействия: вмешательство во внутренние дела Франции скрепляло неприятный для Англии союз континентальных держав, который император русский старался все более и более распространить и усилить и в котором преобладание России было ощутительно; очень было важно ослабить этот союз отстранением главной причины общего действия; укрепление же русского влияния во Франции, при тамошних отношениях и движениях, не обещавших прочности кабинету, еще не могло считаться верным. Меттерних представлял на вид рановременность очищения Франции от союзных войск при усилении революционного духа; но его одиночное сопротивление не могло помешать делу; Пруссия держалась России.

Но кроме дела об очищении Франции от иностранных войск были еще два другие важнейшие вопроса: о продолжении союза и общего действия держав и об отношениях Франции к этому союзу и общему действию. Россия настаивала на укреплении и расширении союза и общего действия и на безусловном участии в них Франции; но встретила противодействие со стороны Англии, за спиною у которой стояла Австрия и действовала в том же духе. Чтобы дать укрепиться, пустить поглубже корни общему действию, общему управлению делами Европы, Россия требовала, чтобы конгрессы, съезды государей или министров их происходили периодически, собирались в известное определенное время, в известных местностях. Лорд Касльри, пообжившийся на континенте, очень полюбил конгрессы, очень понравилось ему это участие, и благодаря значению Англии сильное участие в улаживании европейских дел, блестящая роль в собрании государей, на которое были обращены глаза всех. Касльри писал с Ахенского конгресса Ливерпулю: «Вообще дела идут как нельзя лучше, и нам остается только поощрять чувства привязанности, которые государи расточают друг перед другом и которые, думаю, в эту минуту искренни. Я вполне убежден, что привычка к общему действию, общая слава и эти случайные съезды служат для Европы лучшими обеспечениями в продолжительности мира».

В другом письме Касльри говорит: «Приятно замечать, как мало замешательства и как много прочного добра проистекает от этих собраний, которые издали кажутся такими страшными.

Конгресс представляется мне новым изобретением в европейском правительстве, уничтожающим паутину, которою дипломатия затемняет горизонт, представляющим всю систему в настоящем свете и дающим советам великих держав действительность и почти простоту одного государства». Но этих взглядов на конгресс не разделяли люди, смотревшие на него издали. По поводу вопроса о периодических конгрессах Каннинг заявил в кабинете мнение, что система таких периодических собраний представителей четырех великих держав для обсуждения общих европейских дел — новость, польза которой подлежит большому сомнению; что она глубоко втянет Англию в политику континента, тогда как настоящая английская политика состоит в том, чтобы не вмешиваться в дела континента, исключая случаев нудящей необходимости. Все другие государства должны протестовать против такого покушения поработить их; конгрессы могут сделаться сценами кабал и интриг; в английском народе возбудится опасение насчет его свободы, если английский двор согласится участвовать в съездах с неограниченными монархами, рассуждать, в какой степени революционный дух может вредить общественной безопасности и требовать вмешательства союза для его подавления. Другие члены кабинета, не соглашаясь вполне с Каннингом, прежде всего, однако, имели в виду свои отношения к парламенту, прежде всего задавали себе вопрос: какое впечатление произведет на парламент решение насчет периодических конгрессов? Задавали вопрос: что, если многие из членов парламента посмотрят на дело так, как взглянул на него Каннинг? Что, если оппозиция станет развивать в парламенте те же мысли, какие Каннинг развивал в кабинете? Из-за чего подвергать министерство такой опасности? Лорд Батурст писал Касльри: «Зачем преждевременно представлять новому, сомнительного характера парламенту систему, которая, если бы действительно была хороша, должна установиться сама собою таким образом, чтоб каждый конгресс обусловливал следующий при видимой пользе, обнаруживающейся при каждом съезде; а так как всякая политическая система имеет свое время, то конец этой системы будет менее заметен, если периодические конгрессы не будут заранее установлены».

Также несочувственно принята была английским кабинетом и мысль о включении Франции в союз, и также причиною отстранения ее была выставлена ответственность кабинета перед парламентом. Лорд Ливерпуль писал Касльри по этому случаю: «Прежде всего здесь не практический вопрос — это более спор о словах, чем о деле. Мы все довольны нашими существующими обязательствами. Взгляды русского императора не могут быть допущены. Мы должны сказать одно, что мы остаемся верными нашим существующим трактатам и обязательствам и что, если когда-нибудь государи или министры их будут иметь случай совещаться сообща о каких-нибудь делах, имеющих возникнуть из условий последнего мира, французское правительство будет приглашено к участию в совещаниях. Если сочтут полезным, ввиду удержания Франции в порядке, назначить время, когда государи опять соберутся, то мы не видим препятствия к этому; но часто бывает так же неблагоразумно смотреть слишком далеко в будущее, как и суживать границы нашего кругозора. Мы должны сами помнить и нашим союзникам дать почувствовать, что все эти вопросы отзовутся в британском парламенте; что у нас будет новый, сомнительного характера парламент, не привыкший смотреть на вопросы внешней политики, как прежние парламенты, находившиеся под давлением великой опасности извне. Дайте понять русским, что у нас — парламент и публика, перед которыми мы ответственны, и что мы не можем вовлечься в виды политики, которая совершенно не соответствует духу нашего правительства».