Александр Вигилев - История отечественной почты. Часть 1.

Долгое время тульские ямщики возили гонцов до самой Москвы. Наконец, 26 мая 1638 г. воевода князь И. Б. -Черкасский написал царю: «На Туле ямщиков сорок человек, а разгоны многие. Тех ямщиков з городу не ставает. потому что лошади изгонены. А в Серпухове стану нет. И которые вести будут скорые… гонцом с скорыми вестми к тебе, государь, поспешить будет не-мочно. А в Серпухове для поспешения гонцом без прибылых подвод для скорых посылок быть нельзя». Правительство мгновенно прореагировало на это письмо. На другой же день князю Черкасскому была отправлена с нарочным гонцом ответная грамота: «По нашему указу в Серпухове для скорыя гоньбы велено держать 20 подвод с проводниками» [91]. Такое количество лошадей на серпуховском стане сохранилось до 1667 г., когда их стало 30.

Последний документ обнаружен среди переписки Разрядного приказа с тульскими воеводами И. Б. Черкасским и В. И. Стрешневым в 1638 г. [92]. Эти столбцы интересны тем. что почти на каждой грамоте имеются даты отправления и получения. По ним можно определить, что почта, как правило, приходила в пункт назначения через 18–20 часов и очень редко находилась в пути свыше суток. Правда известен случай, когда грамота из Разряда от 27 апреля пришла в Тулу только 25 мая, Но если внимательно просмотреть остальные бумаги, то можно выяснить, что грамота просто затерялась в приказе: в тот же день туляки получили и письма, написанные 24 мая.

С марта по июнь из Москвы в Тулу гонцы отправлялись ежедневно. С июля, когда уменьшалась вероятность татарских набегов и спешных вестей становилось меньше, почту возили через 1–2 дня. Осенью и зимой вестовщики ездили не реже одного раза в неделю

Каждый гонец вез в своей суме 10–15 писем. Только Московский стол Разрядного приказа с 24 апреля по 29 мая 1638 г. отправил в Тулу свыше 80 грамот. Ежегодно только из Москвы отсылалось не менее 2300 писем. В основном это была официальная корреспонденция.

Тульские воеводы в своих грамотах обычно перечисляли отправления в каждой из почт. Часто после перечня отписок, челобитных и других бумаг на царское имя и в приказы в них встречаются слова: «и ыных грамоток две» (иногда — «три», очень редко — «четыре»).

Что это за «ыные грамотки»? Хочется думать, что так называли частные письма. Возможно ли такое толкование непонятного термина? Попытаемся выяснить.

С самого начала следует оговорить, что в XVII в. гражданское население порубежных городов было малочисленным. Даже по переписным книгам 1678 г. в Туле посадских значилось 312 человек, в Ельце — 319, а в Ефремове, как говорится в старинных документах, «посацких не написано» [93]. Поэтому грамотки частных лиц затерялись в потоке служебной корреспонденции. И все-таки попробуем их поискать. Одну находку помогла сделать книга.

Есть любопытное издание «Грамотка XVII — начала XVIII века». Медленно переворачиваем страницу за страницей, вдыхая аромат старинной русской речи, и вдруг на глаза попадается знакомое имя на адресе одной из грамот: «отдат пожаловат грамотка в Курске Панфилю Тимофеевичу Салтыкову». Еще раз перечитаем грамотку: «Ба! Знакомые все лица!»

Брат П. Т. Салтыкова Тимофей сообщает ему на «государеву службу», что дома у него «здорово», и одновременно просит: «Да вели, государь, сказать Дмитрею Ртищеву и Труфону Батюшкову и Денису Киреевскому, что у них в домах, дал бог, здорово и хлеб яровой и ржи. добра, а сено у нас косить мешают дожди» [94]. Так это почти вся ярославская станица, ездившая «на вести» в 1641–1643 гг.! И один из них получил частное письмо.

При разборе письма Т. Т. Салтыкова могут возникнуть два вопроса.

Во-первых, каким образом житель города Дмитрова мог оказаться в Ярославской вестовой станице. Дмитровцем П. Т. Салтыков, очевидно, был по рождению. Дом его, как это явствует из писем, собранных в книге, был в Ярославле или где-то поблизости от него.

И, во-вторых, что является доказательством того, что письмо Т. Т. Салтыкова было доставлено по почте? К сожалению, нет никаких доказательств. На обороте грамотки не стоит даже обычных указаний о том, кто ее привез. В пользу того, что письмо было доставлено государственным курьером, говорит тот факт, что для городов юга неизвестны указы, запрещавшие гонцам возить частные письма. Подобные ограничения появились в России только в 60-х годах XVII в. В первой же половине века русское правительство было заинтересовано в освоении порубежных земель и, возможно, поэтому закрывало глаза на мелкие нарушения законов.

Но не всякие правительственные распоряжения можно было нарушать безнаказанно. Чаще всего с виновными расправлялись без всякой пощады.

28 февраля 1622 г. воронежский воевода Б. И. Нащокин отправил для вестовой службы десять детей боярских во главе с Иваном Ениным. Но двое из станицы не захотели ехать с товарищами: один из них, Иван Прокофьев, остался в Воронеже, а другой, Федор Коробкин, бежал. Воевода отписал об этом в Москву. В ответ он получил царский указ «Ивашку Прокофьева бить батоги несщадно». Второго беглеца велено было сыскать тотчас же и «потом за воровство и за непослушание бить батоги ж гораздо». Во время наказания вокруг должен стоять народ, «чтобы на то смотря неповадно былоб иным воровать, нашего указу не слушать». После наказания Коробкина «вкинули в тюрму» до царского распоряжения [95]. Неизвестно, дождался ли преступник указа, потому что в тогдашних тюрьмах, по словам тульского воеводы, «седельцев (заключенных) много от тесноты и з духу помирают».

Бывали случаи, когда посланные с отписками в Москву гонцы долгое время не возвращались обратно. В 1638 г. Иван Бутурлин курский воевода жаловался царю, что дети боярские, которых он послал с письмами в столицу, «на Москве живут за своими делами многое время». И вообще, плакался воевода, «дети боярские и их крестьяне меня, холопа твоиво, государь, не слушают, в городе з женами и з детьми не живут и запасов своих и кормов для осадного времени в городе не держат» [96]. Царский ответ неизвестен.

Для скорых посылок необходимы были, прежде всего, лошади. А их-то как раз и не доставало в городах засечной черты. Даже в крупных крепостях на станах было не более чем по 40 человек. Да и те всегда были не прочь «разбрестись врозь».

В 1645 г. курский воевода Иван Стрешнев бил челом царю Михаилу Федоровичу, что ему отписки из других городов отсылать не на чем, ямщиков в городе осталось пять человек и подвод нет. Куда же девались остальные «охотники». Воевода писал: «многие ямщики разбежались по твоим государевым новым городам», ближе к южной границе [97]. Жить там было вольготнее: денежное жалованье они получали такое же, десять рублей в год, а разгонов было гораздо меньше.

13 января 1662 г. в скорой гоньбе к южной границе произошли весьма существенные изменения. В тот день в Тулу к воеводе О. Ф. Куракину была отправлена царская грамота: