Шарль де Голль - Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946

«Что до Франции, — продолжал Черчилль, — то, благодаря Вам, она возрождается. Не торопитесь! Двери уже приоткрываются. Позже они откроются широко. И мы увидим Вас за столом административного Совета. Ничто не помешает нам тогда работать сообща. А до тех пор предоставьте действовать мне!»

Премьер-министр простился со мной 14 ноября и поехал с инспекцией на британский участок фронта. Иден к тому времени уже вернулся в Лондон. Из всего, что они изложили, можно было сделать вывод, что Англия положительно относилась к восстановлению политического престижа Франции и что это отношение сохранится в целях поддержания равновесия, традиций и безопасности, что она желала формального союза с нами. Но также было ясно, что Англия будет вести свою игру, полагая, что сможет самостоятельно лавировать между Москвой и Вашингтоном, ограничивая их требования и одновременно извлекая пользу для себя. Англичане полагали возможным вести переговоры на базе эмпиризма и компромисса по тому мирному будущему, которое мы, французы, хотели помогать строить в соответствии с принципами логики и справедливости, как мы их видели. В конечном счете, они преследовали определенные цели в тех областях, где другие страны еще полностью не утвердились и где британские амбиции могли воспользоваться возможностями маневрирования и экспансии.

Прежде всего это касалось Средиземноморья: Афины, Белград, Бейрут, Дамаск, Триполи уже завтра, по планам британского правительства, должны были в той или иной мере попасть под влияние Англии, ранее опиравшейся на Гибралтар, Мальту, Кипр, Каир, Амман и Багдад. Так должен был быть создан противовес тем уступкам, которые Великобритании пришлось бы сделать для удовлетворения аппетитов русских и капиталистической идеологии американцев. Никакие испытания не меняют характер человека, никакие кризисы не меняют природы государств.

В итоге, в клубе великих держав на почетных местах сидело столько выразителей эгоистичных побуждений, сколько там было записано членов. В Вашингтоне Рузвельт открыл мне цели американской политики, задрапированные идеалистическими лозунгами, но очень практичные по сути. Лондонские руководители продемонстрировали нам свое желание достичь своих чисто британских целей. Впоследствии хозяева Кремля покажут нам, что их единственными интересами были интересы советской России.

Действительно, г-н Богомолов, сразу же по окончании визита гг. Черчилля и Идена, стал торопить меня с поездкой в Москву. Поскольку Франция была свободна и постепенно оживала, а ее правительство снова вернулось в Париж, в мои планы входило установить прямой контакт со Сталиным и его правительством. Итак, я принял его приглашение, а также подготовленную г-ном Молотовым и нашим послом Роже Гарро программу пребывания. Была достигнута договоренность, что я поеду на неделю в советскую столицу в сопровождении Жоржа Бидо. Таким образом, мы могли обменяться мнениями о будущем мирном урегулировании. Вероятно, это также даст возможность каким-то образом возобновить франко-российскую солидарность, которая зачастую недооценивалась и предавалась, тем не менее соответствовала естественному порядку вещей перед лицом как немецкой угрозы, так и попыток англосаксов установить свое господство. Я даже рассматривал проект пакта, по которому Франция и Россия обязались бы действовать сообща в том случае, если вновь появится опасность со стороны Германии. Эта опасность, естественно, могла быть делом отдаленного будущего, но заключение российско-французского договора в ближайшее время могло бы помочь нам участвовать в урегулировании европейских дел.

Перед поездкой в Москву я решил публично заявить о тех целях, которые Франция будет преследовать в будущих переговорах по мирному урегулированию. На заседании Консультативной ассамблеи были открыты дебаты по вопросам нашей внешней политики. Как это принято, ораторы говорили пространными общими фразами с уклоном в идеализм, но не могли сказать ничего конкретного, когда речь заходила о практических целях. Все осуждали гитлеровский режим, но воздерживались от уточнения, что же именно нужно делать с Германией. В адрес наших союзников расточались теплые слова, но от них требовали только дружбы. Все признавали необходимость для Франции занять свое место, но избегали уточнения — каким путем и какими средствами. В заявлении, с которым я выступил 22 ноября, я всего лишь постарался высказать наши цели.

Во-первых, я заметил, что «у нас начинают появляться средства для проведения дипломатической акции, соответствующей тому уровню, на котором находится сейчас Франция». «Почти все правительства других стран, — говорил я, — уже признали правительство Французской Республики. Что же до Германии, то наши пушки в Эльзасе и на других участках в состоянии заставить ее признать нас единственно возможным способом — через победу… С другой стороны, мы принимаем участие в заседаниях Европейской комиссии в Лондоне и Комиссии по итальянским делам… Мы провели с британскими премьер-министром и министром иностранных дел переговоры по широкому ряду вопросов в обстановке открытости и дружелюбия… Мы планируем провести на той же ноте и переговоры с советским правительством в ходе нашей ближайшей поездки в Москву… Мы рассчитываем когда-нибудь в такой же обстановке иметь беседу с президентом Соединенных Штатов Америки». Таким образом я старался показать, что Франция вновь выходила на соответствующий уровень, где снова могла играть приличествующую ей роль.

Эта роль должна была соответствовать ее рангу великой державы. Я настаивал на этом, когда коснулся вопроса о будущей структуре Организации Объединенных Наций и нашего стремления войти в ее правящий орган — Совет Безопасности. «Мы полагаем, — говорил я, — что державы, имеющие возможности действовать в материальном и моральном плане в различных частях света, должны вместе взять на себя обязанность придавать импульс и направлять другие страны… В наших глазах Франция, вне всякого сомнения, является одной из таких держав». Далее я добавил: «Мы готовы, как и раньше, нести нашу долю ответственности, связанную с выполнением этого первоочередного долга. Взамен мы снимаем с себя обязательства по решению вопросов относительно участия в любых мерах в Европе и других частях света, а также по участию в переговорах, в которых мы не имеем равного права голоса со странами, активно в них участвовавшими».

Это прежде всего касалось вопроса о Германии. «Идет ли речь об оккупации немецкой территории, или о внедрении на ней административной системы, или о выборе режима правления в этой стране, или об определении ее границ, или о принятии мер военного, экономического, морального контроля, или же о судьбе народов, которые могут быть отделены от немецкого государства, Франция примет участие в обсуждении этих вопросов, если только ее не отстранят». Я внес уточнение: «Решение по этим вопросам мыслится нами только с той точки зрения, согласно которой оно должно обеспечить элементарную безопасность для всех стран по берегам Рейна, как Франции, так и Бельгии, Голландии, Англии». Но я утверждал, что определение для Германии судьбы обязательно мирного государства, в глазах Франции, является возможностью наконец приступить к плодотворному созиданию общеевропейского единства. «Мы верим в это, — заявил я, — и мы надеемся, что это строительство начнется с конкретных действий, объединяющих три полюса: Москву, Лондон и Париж».