Г. Костырченко - Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

«Правительство Его Величества относится благоприятно к созданию в Палестине национального очага для еврейского народа и готово принять все меры, чтобы облегчить достижение этой цели, причем само собой разумеется, что не будет предпринято ничего такого, что могло бы причинить ущерб гражданским и религиозным правам существующих нееврейских общин в Палестине…» [143] 30 Zionist Landmarks: Thirty Documents from the Central Zionist Archives. — Jerusalem, 1978. — P. 57. .

По случаю такого знаменательного события, на которое большевики, занятые подготовкой восстания, кстати, никак не отреагировали, в Лондон отправился руководитель российских сионистов и член исполкома ВСО Членов. Там он встретился с главным разработчиком декларации Х.Е. Вейцманом, эмигрировавшим в свое время из России и ставшим теперь президентом Английской сионистской федерации.

Внешне индифферентно восприняли большевики и то, что все российские сионисты — от правых до левых — отказались признать законным захват ими государственной власти, хотя заявление, которое принял на своем экстренном заседании 26 октября (8 ноября) ЦК Сионистской организации России, носило довольно резкий характер и в нем содержался призыв к борьбе с «узурпаторами». И даже развернувшаяся вскоре критика сионистами советско-германского антиантантовского Брестского договора не вызвала сколько-нибудь серьезной ответной реакции новой власти. Сдержанность Ленина была явно вызвана его опасениями спровоцировать карами против той или иной еврейской организации рост и без того сильных антисемитских настроений в стране и тем самым оказать невольную услугу черносотенно-монархическим силам, этим борцам с «жидокоммунизмом», мечтавшим о реванше и потому заинтересованным в максимальной общественной дезорганизации и хаосе.

Именно поэтому советское партийное и государственное руководство, не успев как следует сформироваться и окрепнуть, приступало к выкорчевыванию антисемитизма, отлично понимая, что погромная агитация направлена прежде всего против коммунистического правления, которое существенной частью населения воспринималось тогда как власть евреев и других инородцев над русскими. И такого рода массовые настроения большевики вынуждены были учитывать. В ноябре 1919 года, после разгрома белых на Украине, Ленин даже направил украинскому советскому руководству секретное предписание «не допускать евреев в органы власти (разве в ничтожном проценте, в особо исключительных случаях, под классовый контроль)…» [144] РГАСПИ. — Ф. 2. — Оп. 2. — Д. 11800. . Такой негласный метод борьбы с антисемитизмом обрел потом легальный статус как элемент провозглашенной вскоре политики «коренизации» кадров.

Представив себя в общественном мнении в образе последовательного защитника гонимого и терроризируемого еврейства [145] Помимо большевиков на защиту евреев встала и Русская православная церковь, которая в отличие от советских вождей боролась за жизни всех евреев, а не только «еврейских трудящихся». Патриарх Тихон писал в опубликованном 21 июля 1919 г. послании, что «насилие против евреев — это бесчестье для тебя, бесчестье для Святой Церкви» [1532] . , большевистское руководство как бы обрело моральное право на принятие в последующем решительных мер против сионистов. Особенно интенсивно такие шаги стали готовиться в аппаратах ЦК РКП(б) и ВЧК после разгрома в июле 1918-го мятежа левых эсеров в Москве и ликвидации их коалиции с большевиками. В те дни вместо издававшейся с 3 марта совместно с левыми эсерами еврейской газеты «Вархайт» Еврейский комиссариат стал выпускать новый печатный орган «Дер эмес». Тогда же началась и политическая перестройка евсекций, которые преобразовывались в сугубо коммунистические: первая была организована в июле в Орле, вторая — в Витебске, а потом подобные им появились еще в 11 городах.

Открывшаяся 20 октября в Москве I конференция еврейских коммунистических секций и еврейских комиссариатов, на которую съехались 64 делегата, в том числе 33 большевика, знаменовала собой начало конца Еврейского комиссариата как универсального государственно-национального органа, подверженного, как полагали большевики, заражению «опасной болезнью» буржуазного национализма. В конце года Евком передал свои культуртрегерские функции в Наркомпрос, в структуре которого в связи с этим был образован еврейский подотдел (бюро). Поменяли ведомственную принадлежность и провинциальные евкомы, которые в начале 1919-го были переподчинены национальным отделам губисполкомов. Сам же Еврейский комиссариат, оставшись в структуре Наркомнаца, осенью 1920 года был преобразован в еврейский отдел [146] В октябре 1920 года в коллегию евотдела Наркомнаца входили Диманштейн (зав. отделом), М. Мандельсберг, И.Я. Хургин, Беренгольц, Чарный, Крашинский. , заведующий которого одновременно являлся председателем Центрального бюро евсекций (ЦБ ЕС).

Впервые этот руководящий орган был избран на упомянутой выше I конференции 1918 года в составе Диманштейна (председатель), Ю.А. Шимелиовича, С.Х. Агурского, М. Альского, Криницкого, Бампи (члены). Само название — «центральное бюро» как бы подчеркивало политико-идеологический характер евсекций. Не случайно в первую очередь ЦБ поставило на повестку дня вопрос о характере и формах взаимоотношений с РКП(б). Но поскольку ЦК РКП(б) практически не мог взять тогда евсекции под свою опеку (формирование центрального аппарата РКП(б) — создание политбюро, оргбюро и секретариата ЦК — началось только весной 1919 г.), на конференции прозвучало предложение придать евсекциям характер самостоятельной национально-политической организации. Главным средством достижения этой цели должно было стать сближение с Бундом, о чем, собственно, и было заявлено. Конечно, этот проект родился не на голом месте, предложившие его делегаты — бывшие левые сионисты и бундовцы — явно исходили из отчетливо обозначившейся тогда тенденции полевения Бунда. И действительно, с тех пор как в ноябре 1917 года его представители на II Всероссийском съезде Советов осудили захват власти большевиками, изменилось очень многое в политической ориентации этой крупной социал-демократической еврейской партии, насчитывавшей в своих рядах от 33 до 38 тыс. членов. Происшедшие в течение 1918 года события заставили руководство Бунда пересмотреть свое отношение к новой центральной власти в России. Этому в немалой степени способствовало то, что в ходе начавшейся гражданской войны советское правительство сумело показать себя единственной политической силой, способной хоть как-то противостоять погромной стихии. К тому же, уже в первые месяцы этой войны бундовцы имели возможность разочароваться в своих естественных социалистических союзниках (эсерах и меньшевиках), потерпевших крах как некая «третья сила», альтернативная красным и белым. Созданные ими вместе с либералами так называемые демократические правительства (в Самаре, Уфе — Омске) оказались недолговечными и очень скоро сдали свои полномочия генералам-диктаторам Добровольческой армии.