Б Рошфор - Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 2)

Он испустил что-то похожее на лай, что должно было означать приказ, и в холле вскоре появилась дюжина жандармов, которые, повидимому, находились где-то неподалеку.

- Вы арестованы, рядовой Тюльпан, - продолжал генерал. - И вы также хорошо знаете причину, также как и я: как дезертир, покинувший мой полк на Корсике и за попытку убить офицера Его Величества короля Людовика XVI. Дать пощечину, ударить и, что самое ужасное, стрелять в него означает дать пощечину, ударить и стрелять в самого короля. В данный момент я опускаю обвинение в похищении. Остального и так вполне достаточно. Вы будете преданы суду военного трибунала. Жандарм, оденьте наручники на этого человека!

Он повернулся к Эвелине, которая вновь вернулась, надеясь, что дело полностью уладилось, и взглядом, полным ужаса, проводила Тюльпана, когда его выводили из холла, а Рампоно улыбаясь, процедил сквозь зубы:

- Нет, нет, моя дорогая, он направляется не в О де Форж для того, чтобы предупредить вашу мать и вернуть её домой.

Она, совершенно обессиленная, смогла лишь спросить:

- Но что он сделал? И вчем его обвиняют?

- В преступлении против короля, моя дорогая женушка.

* * *

Прошло почти двадцать лет с того момента, когда они встречались последний раз, мадам Дюбарри и Большой Луи, старый герцог Орлеанский. Три недели спустя она посетила его резиденцию в Баньоле на следующий день после его возвращения из путешествия. Он угостил чаем в своем небольшом салоне, отделанном голубым бархатом, эту женщину, которую так любил когда-то, нашел, что она очень взволнована, но пока не знал причины этого волнения.

- Вы прекрасно выглядите, мадам, - сказал он с видом светского льва. Как жаль, что... обстоятельства нас разъединили.

- Да, действительно, очень жаль, монсеньор, - ответила она с вымученной улыбкой.

Воцарилось молчание, прерываемое только звяканием ложечки в чашке, затем он с явной симпатией заметил:

- Вам пришлось много страдать после смерти моего кузена Луи. Вы были помещены в какой-то монастырь, не так ли?

- Да.

- Королева Мария-Антуанета предъявила к вам слишком большие претензии, - продолжал он. - Но теперь вам вернули все ваше состояние?

- Почти, монсеньор, и я стараюсь вести такой образ жизни, чтобы люди забыли о фаворитке, которой я была.

- Ну, хорошо! Все это уже в прошлом. - И затем без всякого перехода с коротким смешком, в котором казалось бы не было никакой недоброжелательности, он сказал: - Прошла целая эпоха с тех пор, как вы мне изменили, моя дорогая Жанна! Я хочу напомнить вам о тех временах, когда вам было пятнадцать лет, когда вы играли Эсфирь в монастыре Святой Авроры.

- Это было ужасное недоразумение, монсеньор. Когда вы меня застали в нашей...я хочу сказать в аппартаментах, в которых вы меня принимали, с этим молодым монахом, который меня...

- О-ля-ля! конечно! которому вы...

- Я была пьяна. Я думала, что это вы. Вы не должны меня упрекать.

- Давайте не будем говорить об этом. Все было так давно. Я постарел. Эти воспоминания уже не причиняют мне боли. (Снова молчание, и снова короткий смешок): Жизнь - это странная вещь, Жанна. Не будь этого приключения в ту ночь, возможно в какой-то момент вы бы стали моей женой, герцогиней Орлеанской! Да-а. Но тогда вы бы не были графиней Дюбарри, почти королевой Франции в течение семи или восьми лет.

- Да. Почти, - вздохнула она.

- Жанна?

- Да, монсеньор?

- Я не думаю, что вы совершили целое путешествие из Лувенсьена только для того, чтобы поболтать о прошедших днях. Нет...это был не внезапнный порыв, вы приехали для того, чтобы видеть меня...

- Это доставляет мне удовольствие, Луи. Огромное удовольствие.

Она замолчала, комкая в руках свой платочек и проглотила немного чая. Взглянув на герцога, она поняла, - он ждет, что теперь она скажет о цели своего неожиданного визита. Но у неё перехватило горло от страха получить сухой отказ и она, лихорадочно открыв свою сумочку, вытащила письмо, написанное на грубой бумаге и протянула его герцогу, вся дрожа. Он сменил очки, отставил письмо на удобное для чтения расстояние и вполголоса прочел:

"Мадам, я оказался в очень трудной ситуации и только воспоминания о вашей доброте поддерживают меня, сам не знаю почему, в этом запутанном и нереальном состоянии. Арестованный три недели тому назад, я нахожусь в полковой тюрьме той части, в которой я служил во время войны на Корсике. Я без всяких жалоб терплю отвратительную пищу и унизительную тесноту, но выше моих сил вынести те унижения и оскорбления, которым я подвергаюсь. Когда моя часть перемещается на новое место, то я марширую во главе колонны с закатанными рукавами и ружьем на плече. Что за ужасное унижение..."

- Но это предусмотрено уставом, - сказал герцог, прервав на мгновение чтение для того, чтобы взглянуть на графиню поверх очков. - К сожалению это предусмотрено уставом. - Затем он продолжил:

"... что за ужасное унижение для человека, которого скоро будут судить и который будет повешен. И почему? Я должен сказать вам, мадам, и я клянусь вам головой моей матери, что я не знаю. Я должен поклясться вам в этом для того, чтобы вы не думали плохо обо мне. Да, почему? Потому что во время войны на Корсике я - не дезертировал - но бежал; и не Франция была тому причиной, а жестокий, подлый и низкий че ловек, который нами командовал, тогда ещё полковник Рампоно, а сегодня генерал, который несет ответственность за произошедшие в то время из-за его бездарности и трусости кровавую бойню и смерть моего лучшего друга."

- Военный трибунал не примет во внимание такие оправдания, - сказал герцог. - Он должен быть повешен до тех пор, пока не наступит смерть. Так предусмотрено уставом.

Он посмотрел на неё. Не стыдясь, молча и не пряча глаз, мадам Дюбарри плакала. Далее он читал про себя, по доброте душевной и для того, чтобы она не страдала, слушая такие жестокие слова. Дочитав, он встал и сделал несколько тяжелых и усталых шагов по маленькому тихому салону.

- Черт возьми, какая неудача! Оказаться нос к носу с этим генералом и выстрелить слишком высоко...Да, да, я прочитал, все правильно; это произошло при особых обстоятельствах и в целях самозащиты, как ему кажется. Не говорите ничего. Я верю вам. Я верю ему. Репутация этого Рампоно дошла и до моих ушей. Сказать, что его ненавидят - это эвфемизм. Но он генерал, а другой - простой солдат, и вешают именно солдат, не обращая внимания на пустяки.

Он разгрыз засахаренный миндаль и предложил миндалину мадам Дюбарри, но та печально отказалась.

- Это очень трогательно, то, что вы у меня просите, Жанна. Наивно, но трогательно. Просить благодаря вашему вмешательству разрешения быть не повешенным как вор, а расстрелянным как солдат. Великолепно, черт возьми!