Михаил Чванов - Загадка штурмана Альбанова

Уже давно меня волнует трагическая судьба этого человека, во многом так и оставшаяся загадкой. Как в какой-то степени осталась загадкой и его душа. Несомненно, основные вехи его жизни мы можем проставить, они суровы и мужественны. Но если мы будем верить только им, то не будем знать всей правды, ибо вехи могут обмануть нас: кто знаком с работой геодезистов в трудных горах, тот знает, каков истинный путь между двумя триангуляционными вехами-знаками на соседних вершинах. А в человеческой судьбе и душе еще сложнее и горше: между двух возвышенных и прекрасных по духовному накалу вех-взлетов кроме времени и тяжелой работы лежат усталость, отчаяние, разочарование, болезни, потери близких людей, мужество — и снова отчаяние, и снова соленая работа…

Но почему же так получилось, что его судьба, оставившая заметный след в истории освоения Арктики, сама во многом осталась загадкой, несмотря на то, что продолжает волновать сотни и тысячи людей, несмотря на то, что время от времени снова и снова появляются публикации о нем, но все они опять-таки проставляют только главные вехи судьбы, они не открывают движения его души — слишком скудны биографические данные, оставшиеся нам.

А случилось так потому, что в 1912 году, когда три русские экспедиции, полные самых светлых надежд, уходили в свое трагическое плавание, внимание было приковано в основном к их начальникам: Седову, Русанову и Брусилову, а Валериан Иванович Альбанов был всего лишь старшим помощником и штурманом на судне Брусилова, а когда, пройдя через белую смерть, он наконец вернулся на теплую землю, по ней вовсю шастала с косой Первая мировая война, и если в другое время он мог бы рассчитывать на пышную встречу, то теперь ему в первые дни не на что было купить кусок хлеба.

И если в то время было какое-то внимание со стороны общественности к судьбе трех полярных экспедиций, то опять-таки — в основном к судьбе канувших в неизвестность остальных членов экспедиции Брусилова, и это, разумеется, было справедливо. А потом над Россией закружилась великая круговерть — революция, Гражданская война, и до него ли было, когда решалась судьба самой страны. Во время этой сатанинской круговерти, не раз победивший смерть, он погиб, унеся тайну с собой.

Но ведь оставались же в живых люди, знавшие, каждый в отдельности, хотя бы частицы этой тайны! Несомненно. С каждым годом их становилось все меньше. Но где-то еще живет кто-то, кто может приоткрыть завесу над этой тайной! Но где? Кого спросить? Наверное, единицы из них дожили до седин и умерли своей смертью: смерч революции разрубил их, вчерашних уфимских гимназистов, друзей юности, родственников, сослуживцев, хотели они этого или нет, на два непримиримых лагеря, они сгорали один за другим в огне Гражданской войны, потом тоже были нелегкие годы — редко кто дожил до седин. Правда, оставался в живых и еще по-прежнему плавал в северных морях его спутник по ледовому походу — матрос Конрад, который знал больше, чем кто-либо, но и после великой круговерти долгое время было не до трагических полярных экспедиций дореволюционных лет, а все мы смертны: Конрад умер в 1940 году, унеся в могилу все, что знал.

Но тем не менее где-то еще живут люди, лично знавшие Валериана Ивановича Альбанова или хотя бы знавшие о нем что-то, чего не знаем мы! Но где они? Кто подскажет?

Несколько раз я пытался браться за перо — не столько в надежде размотать этот загадочный узел, сколько просто поделиться с другими своим волнением, мыслями, но каждый раз чувствовал: еще многого не хватает, если не самого главного, без чего я не могу увидеть его живым человеком.

В свое время я писал о геологе и поэте Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене. Его я тоже никогда не видел, хотя, как и с Альбановым, ходил по одним улицам, тем не менее не только ясно представлял, каким он был в жизни (кстати, на фотографиях он оказался именно таким, каким я его представлял), но и знал, как он поступит в каждом конкретном случае, словно не одну ночь коротал с ним у дымных таежных костров, словно не один раз катался по земле от его веселого и едкого юмора и бледнел от его сведенных в бешенстве глаз, когда он, добрый от природы, но вспыльчивый, приходил в ярость от чьей-нибудь нерадивости или лени. А тут этого не было.

И я снова, урывками между дорогами, копался в старых книгах, журналах, архивах, встречался с краеведами; были редкие и счастливые находки, о которых я обязательно расскажу, но главной нити я так и не мог нащупать. И я опять откладывал до лучших времен.

Особенно много я думал о Валериане Ивановиче Альбанове в дни и недели вынужденного кочевья в охотской тайге осенью 1975 года, когда вертолет, забросивший меня в верховья реки Охоты, на обратном пути, попав в заряд пурги, врезался в скалы в горном узле Сунтар-Хаята у перевала Рыжего, и я почти месяц кочевал с семьей эвенков-оленеводов в каких-то трехстах километрах от Оймякона, известного прежде всего как второй полюс холода на нашей планете.

Ночью я просыпался от стужи, выбирался из рваной палатки наружу. В густо-черном небе так низко стыли необыкновенно яркие и крупные звезды, так напряженно мерцали, что становилось не по себе, словно они пытались сказать тебе что-то, — и, забравшись в палатку, я снова думал о нем, о том страшном пути, который он оставил позади, вернувшись на теплую землю, старался представить его в общении со своими спутниками, каким он был в детстве, какими мечтами и мыслями жил перед смертью.

Я много думал о нем и летом 1976 года, когда на вертолете спецприменения полмесяца летал с геодезистами над Корякским нагорьем и Чукоткой: каждое утро, когда мы поднимались в воздух, внизу под шумом винтов лежал путь, — он и в наши дни невероятно труден: сплошные болота, комары, гнус, бесчисленные переброды студеных рек и речушек, туман, дождь, снег, — по которому после катастрофы в Великом океане шел к Анадырю — десять недель — великий землепроходец Семен Дежнев. Позднее он писал в челобитной:

«…и того Федота со мною, Семейкою, на море разнесло без вести, и носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюду неволею, и выбросило на берег в передний конец за Анадыр реку. А было нас на коче всех двадцать пять человек, и пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедный Семейка, с товарыщи до Анадыры реки ровно десять недель и пали на Анадыр реку вниз блиско моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы бедные врозь разбрелись. И вверх по Анадыре пошли двенадцать человек, и ходили двадцать ден, людей и аргишниц, дорог иноземских, не видали и воротились назад, и, не дошед за три дниша до стану, обначевались, почали в снегу ямы копать…»