Ростислав Фадеев - Кавказская война.

Реакция на эту книгу была бурная и в основном негативная, из всех писавших о ней автора поддержал только такой сомнительный союзник, как князь В.П. Мещерский. Россия в очередной раз доказала, что она самая демократическая страна в мире и не потерпит никакой, даже самой умеренной аристократической прививки. Славянофилы, западники, народники, либеральные бюрократы вроде П.А. Валуева и живое олицетворение консерватизма К.П. Победоносцев — выступили против «еретика» единым фронтом. Особенно убийственной была критика Ю.Ф. Самарина, окрестившего фадеевскую программу «революционным консерватизмом». Во многом подобная страстность в обличении генерала-публициста была связана еще и с тем, что в нем видели рупор «аристократической партии» во главе с графом П.А. Шуваловым, влиятельным шефом жандармов, стремившимся к преобладанию при дворе. Как достаточно убедительно показал И.А. Христофоров, эти подозрения имели под собой определенную почву [7] Христофоров И.А. Указ. соч. — С. 298–304. . Но значение поставленных Фадеевым вопросов, конечно, не исчерпывается сиюминутной политической конъюнктурой, он сумел в своей книге выявить действительно самые болевые точки пореформенной России и предложил ясное и четкое направление их лечения. Насколько его положительная программа была реалистична? Христофоров ей в этом качестве отказывает, но нам кажется более близким к истине мнение Нольде: «Оценивая <���…> эти мысли Фадеева, мы не должны забывать, что, когда они были высказаны, процесс гибели русского дворянства <���…> еще только начинался. Дело шло не о воскресении мертвых, а о сохранении и использовании еще живых сил. С этой точки зрения формула Фадеева реальна и исторически, и политически. Наступала действительно та последняя минута, когда можно было учесть своеобразный исторический уклад русского дворянства для строительных и политических целей. Фадеев понимал это положение лучше и глубже, чем все его современники и чем следующее русское поколение» [8] Барон Б.Э. Нольде. Указ. соч. — С. 229. . В дальнейшем власть попытается, правда очень робко, использовать кое-что из фадеевских рецептов (земская «контрреформа» Александра III), но будет уже поздно…

Фадеев как-то выпал из истории отечественной социально-политической мысли, между тем он в ней — немаловажное звено, в частности, его идея возрождения дворянства как «культурного слоя», в главных ее чертах, была взята на вооружение К.Н. Леонтьевым, который почему-то сослался на Ростислава Андреевича всего один раз, и то в черновых материалах [9] См.: Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство… М., 1996. с. 736. ; отдельные формулировки «Русского общества…» предваряют центральные тезисы Л.А. Тихомирова, думается, автор этой книги вполне заслужил почетный титул отца русского корпоративизма. Нам представляется, что и в начале XXI века Фадеева рано сдавать в архив. Разве наше общество и сегодня не «бесформенный студень», разве у нас до сих пор все преобразования (хорошие ли, плохие ли) не исходят только от государства, разве у нас наконец-то сложился нормальный «культурный слой», нормальная элита? Так что «Русское общество…» воспринимается ныне вполне злободневно…

«Письма о современном состоянии России» менее интересны, хотя это также очень яркая публицистика. В них Фадеев, разочарованный в реальности создания «культурного слоя», встает на обычную либерально-славянофильскую точку зрения, выступая за дальнейшее совершенствование всесословного земства и передачу ему властных полномочий на местах. Как увенчание развитой системы местного самоуправления ему виделся Земский собор, совещательное народное представительство при монархе.

По большому счету, судьба нашего героя сложилась печально — он не был в полной мере востребован своим Отечеством. Фадеев неудачно родился: и слишком поздно, и слишком рано. По своему воистину революционному душевному складу он вылитый человек XVIII века, при Петре I или Екатерине II из таких выходили меншиковы, орловы, потемкины… Или же — начала XX, не забудем, что среди большевиков имелись и дворяне… В эпохе же «умеренности и аккуратности», коей являлись правления Николая I, Александра II и Александра III, ему не хватало воздуха. Система костенела и выталкивала из себя чересчур живых людей, коих ранее она прекрасно умела использовать. Столкновение Фадеева с Милютиным было не случайно: яркая, эксцентрическая, несколько даже анархическая индивидуальность не могла вписаться в строго выстроенную бюрократическую структуру, недаром же главная претензия генерала-писателя к милютинской реформе состояла в том, что она «вытравляет в армии личность и заменяет ее мертвым механизмом». Говоря словами Герцена, Ростислав Андреевич очутился в положении «умной ненужности», и не он один, достаточно вспомнить хотя бы того же Константина Леонтьева… Фадеева часто обвиняли в непомерном честолюбии, карьеризме, желании услужить сильным мира сего. Похоже, все эти качества в нем действительно присутствовали (особенно честолюбие), но, если бы они превалировали, вряд ли столь неблагополучными оказались итоги его жизни. После него не осталось ни семьи (он никогда не был женат), ни состояния (от своей части отцовского наследства он отказался в пользу сестер, а генеральский его оклад составлял лишь 1017 рублей и 1000 рублей квартирных в год), ни даже дома (в России он большей частью жил в номере петербургской гостиницы «Париж»)… — видимо, все-таки Ростислав Андреевич Фадеев в первую очередь думал не о собственном благополучии… Зато остались его проникнутые острой мыслью и горячей любовью к Отечеству труды, которые нам предстоит заново прочитать.

ЕВГЕНИЙ МОРОЗОВ, СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВ.

В сентябре 1859 года Россия прочитала с удивлением, едва веря своим глазам, телеграфические донесения князя Барятинского государю императору, извещавшие, «что восточный Кавказ покорен от моря Каспийского до военно-грузинской дороги». Что «Шамиль взят и отправлен в Петербург»; русское общество знало, хотя и смутно, что в последнее время дела пошли на Кавказе хорошо, но далеко еще не ждало такого быстрого конца.

Кавказская война продолжалась шестьдесят лет [10] Впервые русские войска совершили поход на Кавказ в 1594 году, в царствование Бориса Годунова (если оставить в стороне походы древних руссов IX–X веков, войны Святослава Киевского и историю Тмутараканского княжества). Кампании на Кавказе и в Закавказье вел Петр I и его ближайшие преемники. В царствование Екатерины II началось более или менее планомерное продвижение русских войск и русской администрации на Кавказ. В дореволюционной историографии общепринятым был взгляд (который разделяет и Фадеев) о том, что начало Кавказской войны совпало с присоединением к Российской империи Восточно-Грузинского (Картлийского) царства (см. ниже). В советской историографии в свое время было принято отсчитывать начало Кавказской войны с 1817 года — с момента принятия должности главнокомандующего Ермоловым и начала им планомерных кампаний против горских племен (в «Письмах с Кавказа», написанных через четыре года после «Шестидесяти лет Кавказской войны», Фадеев высказывается в пользу этой даты ее начала). Есть и еще одно заслуживающее внимания мнение — отсчет начала Кавказской войны с 1785 года, когда русские войска в ходе движения шейха Мансура впервые столкнулись с учением и практикой мюридизма, которые были столь характерны для основных кампаний Кавказской войны в XIX веке, и наиболее ярким представителем и руководителем которых был Шамиль. . Россия привыкла мало-помалу к мысли, что такое положение дел естественно и должно длиться чуть ли не вечно, тем больше, что Кавказ около полувека оставался в совершенной тени и публика судила о нем по нескольким повестям да рассказам людей, приезжавших на пятигорские воды. С 1845 года стали печатать в газетах извлечения из реляций; но они могли осветить дело только для человека, знакомого с Кавказом. При чрезвычайном разнообразии этой обширной страны самый зрелый опыт, приобретенный на одном из ее военных театров, не дает еще никакой возможности правильно судить о другом; издали все сливалось в один неопределенный образ, самые коренные изменения в положении вещей сглаживались, и мыслящий русский человек, незнакомый с Кавказом, не мог, разумеется, связать разноречащих событий и приходил поневоле, отыскивая решения этой задачи, к самым невероятным заключениям. Наше общество, в массе, не сознавало даже цели, для которой государство так настойчиво, с такими пожертвованиями добивалось покорения гор. Страны, составляющие Кавказское наместничество, богатые природою, поставленные в удивительном географическом положении для высокого развития в будущем, все-таки, с чисто экономической точки зрения, независимо от других соображений, не могли вознаградить понесенных для обладания ими жертв. На Кавказе решался вопрос не экономический или если даже отчасти экономический, то не заключенный в пределах этой страны. Понятно, что для большинства общества этот вопрос, необъяснимый прямой перспективой дела, оставался темным. Покорение восточных гор обрадовало Россию в ее патриотизме, как победа над упорным врагом, независимо от громадного значения этого события, гораздо яснее понимаемого до сих пор за границей, чем у нас. Утверждение бесспорного русского владычества на кавказском перешейке заключает в себе столько последствий, необходимых или возможных, прямых и косвенных, что покуда еще невозможно обнять их разом; они будут выказываться одно за другим, такою длинною цепью, что разве следующее поколение будет знать весь объем событий 1859 года.