Юрий Мухин - Неизвестный Берия. За что его оклеветали?

Советскому Союзу вся эта продукция нужна, поэтому эти заводы обязательно нужно перевезти в СССР, смонтировать и заставить эти заводы работать на нас.

Байбаков, и так не справляющийся со своим объемом дел, ужаснулся.

– Но товарищ Берия, я нарком нефтяной промышленности, а это химия, эти заводы – это не мое дело, это дело Главгазтоппрома!

– Во-первых, – спокойно уточнил Берия, – и не мое, во-вторых, знаю, какой вы промышленности нарком, товарищ Байбаков, но Советскому Союзу нужна продукция этих заводов, понимаете – нужна! И Политбюро поручило мне организовать ее производство, а вы подчиняетесь мне. Так что включайте в состав своего наркомата Главгазтоппром и считайте это дело своим!

– Слушаюсь, товарищ Берия, но вы берете у правительства поручения, а выполнять потом мне.

– Вы паникуете, Николай Константинович, раньше времени, – начал сердиться Берия, – вам гордиться нужно тем, что в вас верят, а не ныть!

Давайте лучше прикинем, где в Союзе их разместить? Эти производства требуют много воды, поэтому нам нужны такие районы, чтобы и уголь был в избытке, и река была.

Начнем с Донецкого угольного бассейна, – Берия посмотрел на карту. – Пусть специалисты Главгазтопа поищут площадку для строительства где-нибудь в низовьях Дона – в районе Ростова или Новочеркасска.

Так, Урал. Тут, пожалуй, удобно опереться на реку Белая. Рядом и бурые угли, и нефть Башкирии. Пусть поищут подходящую площадку в районе Уфы или Стерлитамака.

Ну, и что-то нужно дать Сибири. Тут очень хороши Черемховские залежи угля. А рядом Ангара. Давайте-ка именно сюда перебросим предприятия из Освенцима. Комбинат будет очень большой, возможно, собственно в Иркутск его перемещать и не стоит… Видимо рядом придется основать новый город, какой-нибудь Ангарск.

– И за сколько же лет мы должны будем управиться с этим делом?

– За два года.

– Невозможно!

– Опять вы за свое! – рассердился Берия. – Ничего. Глаза боятся – руки делают, управимся…

Берия в мыслях отключился от этих мгновенно промелькнувших воспоминаний и вернулся в Потсдам.

– И надо постараться, – сказал он Сталину и Молотову, – как можно больше немецких заводов вытащить из зоны оккупации союзников.

– То, что они сегодня блефуют, это понятно, но атомная бомба – это очень серьезно, – продолжил Сталин. – Почему? Потому, что именно это преимущество через год или через пять лет – когда они накопят эти бомбы, может толкнуть их на военную авантюру против нас: вора делает вором случай.

Вячеслав, партия и Государственный Комитет Обороны тебе поручили создать атомную бомбу. Когда нам ее от тебя ждать? Через год, три года, десять лет?

– Не знаю, стыдно признаться, товарищ Сталин, но не знаю.

– Что так? Тебе не помогают? Вознесенский или Берия не делают того, что обязаны делать?

– Не в этом дело: с Вознесенским я совладаю, а Лаврентий сам меня в этом деле подталкивает.

Чувство собственного достоинства, присущее Молотову, не позволяло ему врать в случаях личного оправдания, поэтому он и сказал о подталкивании его Берией. А вызвано это было тем, что Курчатов, занимавшийся работой по атомной бомбе, не получая необходимого для этой работы у подчиненных Молотова, часто жаловался Берии, и уже тот решал вопросы Курчатова у Молотова.

– Так в чем же дело? – настаивал Сталин на ответе.

– Я не могу вопросы создания атомной бомбы охватить. Я же все время, как буриданов осел, стою перед вопросом, кому направить ресурсы – на производство танков, самолетов – того, что действительно приведет к Победе и спасению жизней наших солдат, или на какую-то сомнительную атомную бомбу? Ведь тратя деньги на это дело, я фактически отодвигаю Победу, а мне никто внятно не говорит, получится это дело или нет. А сам я, к своему стыду, вникнуть в подробности создания атомной бомбы не могу.

– Но ты же мог заставить Академию наук прояснить тебе ситуацию…

– Как, Коба, как?! – начал горячиться Молотов, который единственный в правительстве обращался к Сталину на «ты» и называл его старой партийной кличкой «Коба». – Это же не простые люди, это большие умы, – это обмылки в бане, которые в руках не удержишь. Как только ставишь перед ними прямой вопрос, они начинают вертеться, как уж на сковородке, и ни да, ни нет не говорят.

– Неладное у нас дело с наукой, неладное, – продолжил Молотов. – Набились в нее черт знает какие люди, понаписывали неизвестно кому нужных диссертаций, а на самом деле только и умеют, что повторять то, что уже открыто другими. Деньги тратят на свои исследования без счета, любуются собой, как гигантами ума, а попробуй поручить им действительно новое, нужное стране дело и в ответ, вместо конкретного решения, получишь только заумную болтовню и общие сомнения по любому вопросу.

– Это обычное дело, и тебе надо было искать действительных ученых-физиков, и на них опираться, – не принял объяснения Сталин. – Разве не то же самое у нас происходит с конструкторами, скажем, в авиации? А возьми биологию с ее засильем болтунов-генетиков, морганистов-вейсманистов, бесплодных, как мулы. Но мы же выдвинули Лысенко, мы же оперлись на его идеи мичуринской генетики и теперь имеем не только болтунов-морганистов в институтах, но от Лысенко имеем и новые высокопродуктивные сорта, и прогресс в сельском хозяйстве. Подбор кадров, Вячеслав, это главное дело коммунистов, и нас с тобой от этого никто не освобождал.

– Я что, заслужил такой упрек? – обиделся Молотов. – Ты вспомни середину тридцатых, ведь крику о достижениях советской ядерной физики было хоть отбавляй, казалось, еще немного и у нас паровозы будут ездить на ядерном топливе. Вспомни, у нас перед войной не только академики, но и молодые физики, казалось бы, делали выдающиеся открытия в области ядерной физики. У нас уже тогда было только специализированных на ядерных исследованиях четыре исследовательских института: в Ленинграде, Харькове и два в Москве. По-моему, с 1920 года у нас работает завод по переработке урановой руды и получения радия на Каме в Березниках. Я же был председателем Совнаркома и помню, что государство денег для этих физиков не жалело.

А что получилось, когда государству потребовалась атомная бомба? Эти же физики все разбежались. Есть такой Ландау, рекламу ему сделали, что это чуть ли не «быстрый разумом Невтон», так тот вообще заявил, что по его расчетам атомная бомба невозможна…

– Постойте, Вячеслав Михайлович, знакомая фамилия, – вступил в разговор Берия. – Это не тот антисоветчик, которого я где-то перед войной освободил и передал на поруки академику Капице?

– Может, и тот. И Капица, кстати, тоже уклонился от того, чтобы возглавить работы по созданию атомной бомбы. Вспомните, товарищ Сталин, когда Берия где-то весной 42-го года написал докладную о необходимости заняться атомной бомбой, и этот молодой физик Флеров нам об этом же с фронта написал, мы же тогда запросили Академию Наук. И все эти Иоффе и Капицы, наши «быстрые разумом невтоны» нам ответили, что советская наука не может сделать стране атомную бомбу, – зло напомнил Молотов известное собеседникам обстоятельство. – В конце концов, я в 1943 году поставил на эту работу Курчатова, хотя он ученик и сотрудник предателя Гамова, сбежавшего в Америку в начале тридцатых. Сам Курчатов и этот Флеров работают, как и надо работать, но с ними-то почти никого нет! Курчатов до сих пор смог привлечь человек 5–6 физиков, да и то – молодых. На важнейшем направлении – на создании ядерного реактора работает сам Курчатов и еще всего два физика.