Игорь Можейко - Исторические тайны Российской империи

Когда Петр умер, Феодосий остался без опоры, без человека, которого почитал и боялся. К Екатерине он относился без всякого уважения, хотя они были весьма близки. По крайней мере, сохранились его длинные, ласковые письма к императрице, когда Феодосий чувствовал, что над ним занесена царская дубинка и надо выручать себя, драгоценного. Феодосий стал первым человеком в Церкви и Священном Синоде, а раз патриархию Петр не стал восстанавливать, то архиепископ представлял собой Церковь при императоре. И уж что-что, а завещание Петр ему наверняка показывал и причины, по которым порвал его, также были Феодосию известны.

Но как бы ни складывались отношения с императрицей, как бы ни являлся он соперником Меншикову, все же страшнее всего был бы для Феодосия приход к власти семейства Лопухиных. Ведь именно Феодосий был в числе самых упорных и безжалостных обвинителей царевича Алексея. Этого ему никто не простил бы.

И надо понимать, что Петр не успел подготовить почву для того, чтобы передать власть Анне, да и не спешил, пока был здоров. Он даже просватал ее за герцога Голштинского – партия знатная, но брак удалял Анну от двора, хотя ее дети принадлежали бы к сливкам европейской знати.

Так или иначе, но Феодосий промолчал и не сказал, знает ли он об истинной воле Петра, И видно, ему обещали за это сохранить его пост, а может, и возродить пост патриарха.

После воцарения Екатерины архиепископ начал вести себя вызывающе, будто Екатерина и Меншиков у него в руках. Феодосия и раньше заносило, когда он давал волю своей гордыне, но теперь он повел себя так, как будто правил Россией.

Борьба вокруг русского трона, занятого Екатериной, но фактически принадлежавшего Меншикову, велась по большей части «под ковром». Следы ее просматриваются в документах того времени. Но угадать ход событий невозможно – враги документов не оставляли. Лишь по последствиям борьбы, по ее завершению можно было догадаться о том, что же происходило раньше.

Феодосий выступил в Священном Синоде, намекая на то, что раз уж нет на свете могущественного Петра, то для обуздания императрицы и ее любимцев следует вновь ввести чин патриарха… И всем стало ясно, что имеет в виду Феодосий и кто именно должен стать патриархом. Но это же было ясно и его могущественным врагам.

Вернее всего, с момента вступления Екатерины на престол шла кропотливая и спешная работа по сбору обвинений против Феодосия. Если он об этом и знал, то не придавал должного значения. Почему-то он думал, что императрица его не тронет.

А в Зимнем дворце только и ждали повода.

И вот однажды ранним утром он ехал в карете мимо царского дворца. Его остановил часовой, который сказал, что утром здесь ездить не положено, потому что можно разбудить императрицу.

Почему-то эти слова вывели Феодосия из себя.

Он начал кричать, что он не хуже светлейшего князя Меншикова, которому все можно. Затем архиепископ отшвырнул солдата и ворвался в переднюю, где стал говорить дежурному офицеру: «Зачем меня не пускают? При Его Величестве мне везде был свободный вход. Вы боитесь только палки, которая вас бьет, а наши палки бьют больнее».

Екатерине сообщили об этом случае. Но, видно, дело еще не было подготовлено, и страх перед Феодосием перевесил.

Прошла неделя. 20 апреля 1725 года должна была состояться панихида по усопшему царю. Феодосию прислали приглашение. Он ответил: «Я опасаюсь ездить ко дворцу Ее Величества, чтобы и впредь также не обругали часовые».

На следующий день к Феодосию явился придворный вельможа Олсуфьев с приглашением на обед к императрице. «Мне в доме ее быть негоже, – отмахнулся архиепископ, – понеже я обесчещен».

Вся эта история, казалось бы, и выеденного яйца не стоит, но за инцидентом с часовым стояли судьбы империи.

После отказа Феодосия отобедать у Екатерины к ней на прием явилась мощная депутация от церкви во главе с епископом Феофаном Прокоповичем, которая принесла ворох жалоб на Феодосия.

И чего только там не было! И воровство, и хамство, и даже дурные высказывания в адрес императрицы, записанные так подробно, словно над этими цитатами трудились десятки мастеров художественного слова.

Казалось, прорвало плотину. Только ленивый в те дни не написал доноса на архиепископа.

Шакалы чувствуют, когда дозволено кусать льва.

А Феодосий продолжал упорствовать. Он утверждал, что все это – наветы завистников, а сам он чист, как божья роса. «Никогда, – твердил он, – в доме Вашего Величества и нигде слов, касающихся до высокой чести Вашего Величества и до целостности государственной, не говорил».

Набор обвинений удручает своей русской стандартностью. Оказывается, Феодосий сдирал с икон серебряные оклады и переплавлял их в слитки, срезал с одеяний жемчуг, но главное – денно и нощно оскорблял императрицу.

В результате уже через неделю после начала следствия Феодосию сообщили, что с него снимается архиепископский сан, все его имущество конфискуется, а сам он ссылается в Корельский монастырь в устье Двины. А тех же из чиновников и пастырей, кто помогал отцу Феодосию грабить державу, тут же сослали в Сибирь.

Никак не ожидавшего такой судьбы Феодосия, который до объявления приговора продолжал вести себя как ни в чем не бывало и обливал ябедников презрением, схватили у него же дома и, не дав ни с кем попрощаться, не дозволив и слова сказать, отвели в карету. И карета тут же покатила на север.

Главная цель Меншикова и царицы состояла в том, чтобы не дать Феодосию сказать нечто страшное и опасное.

Удалось.

…Карета не спеша ехала к Архангельску, а за ней следовали кареты со слугами, припасами и даже библиотекой, которую архиепископу дозволили взять с собой.

Но на третий день пути кортеж догнал офицер с приветом от императрицы и ящиком дорогого вина от Меншикова. Феодосий провел вечер за разговорами с гонцом и лег спать.

Когда же он проснулся, оказалось, что, кроме кареты, совершенно пустой, ничего не осталось – вся его свита, библиотека, припасы, одежды были ночью отправлены обратно.

А в те же дни тайно казнили всех близких к Феодосию людей, которые могли от него что-то слышать о завещании императора. Причем в приговоре секретарю Феодосия Герасиму Семенову говорилось, что он обвиняется в том, что «имел ты, Герасим, с ним, Федосом, на все Российское государство зловредительский умысел».

Ни больше, ни меньше!

Голову ему отрубили сразу, как кончили читать приговор.

Но Феодосий этого не знал.

Он поселился в келье монастыря. Казнить его не решались. Должно было пройти время – не выплывет ли где-то документ, который, может, утаил бывший архиепископ?

Его выпускали из кельи только для молитвы в церкви.