Виктор Андриянов - Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах

К сожалению, я сейчас не помню его фамилию, как, впрочем, и других товарищей по шахте; мы называли там друг друга по именам и о биографиях не расспрашивали. Но он сделал мне большую услугу, согласившись подтвердить мою работу на шахте. Он вспомнил и мой побег с шахты и согласился это подтвердить.

На очередной допрос нас вызвали обоих, и мое алиби было установлено. На мое счастье, я попал к следователю, который сочувственно отнесся к моей судьбе и не отобрал мои французские документы, подтверждавшие мое участие во французском Сопротивлении добровольцем — обычно у всех отбирали все иностранные документы. Я был благодарен ему за это — он сохранил мне дорогую память! В 1957 году на основании этих документов я получил орден Отечественной войны. А мои товарищи по Сопротивлению не получили наград — не было формального обоснования! Вот так: воевали вместе, а результаты неравнозначные. Такова сила бумаги!

Мой следователь (очень сожалею, что не знаю его фамилии) оказался дальновидным и порядочным человеком. Отдавая мне документы, он сказал на прощание: «Возьми свои документы, они тебе еще пригодятся!» А ведь он шел на служебное нарушение!

Вскоре после допроса меня перевели в запасной полк, откуда мы надеялись отправиться на фронт. Но уже скоро мы праздновали радостное известие об окончании войны! Кончились наши скитания по свету! Скоро домой! Но рано было радоваться…

Нас погрузили в товарные вагоны, и эшелоны заспешили на юг. Миновали руины Волгограда, Махачкалы, и вот конечная цель нашего «путешествия» — центр нефтепромыслов, столица Азербайджана — город Баку.

Но эшелон остановился не у вокзала, а на каком-то полустанке, где нас ожидало множество представителей разных ведомств. Они выкрикивали, надрывая голоса, нужные им специальности и отводили в сторону тех, кто отзывался.

Я был учителем, но учителя никому не требовались. Выкликали слесарей, токарей, электриков, телефонистов… В армии я был связистом… И здесь пошел линейным связистом. Это было не самое худшее. Правда, в условиях неустойчивого климата Апшерона и твердой каменистой почвы приходилось копать ямы для телефонных столбов, и при почти постоянных, сильных ветрах, несущих шлейф мелкого песка и пыли, болтаться на «кошках», когда тебя насквозь продувает холодный ветер.

Я пробовал хлопотать о работе по своей гражданской специальности — ведь война кончилась! Но ничего не вышло.

— Вас прислали сюда, чтобы вы работали там, где нам нужны, а учителя сейчас не нужны, — сказали мне.

Нас разместили в общежитии, выдали ватные телогрейки, брюки, ботинки и шапки-ушанки, рабочие карточки и установили заработную плату, соответствующую «отовариванию» карточки, питанию в рабочей столовой. Но нам не дали никаких документов — сказали, что это не имеет значения. «Вас же возят на работу, привозят в общежитие, а в городе ни у кого не спрашивают документов».

Правда, я пытался получить хотя бы удостоверение личности. Обратился в управление Азнефтекомбината. Мне сказали, что мы числимся за КГБ, а там сказали, что нас передали в управление Азнефтекомбината. Круг замкнулся.

Целый год мы с товарищами долбили ломами каменистую почву под опоры телефонных линий, исправляли обрывы проводов, а при сильном ветре не только рвались провода, но и столбы валились под его напором.

Сидя высоко на раскачивавшемся от ветра столбе, вернее, стоя на «кошках» и держась на поясном ремне, мы вворачивали изоляторы, закрепляли на них провода. Я думал о том, как извилист жизненный путь человека, куда только не бросает его судьба!

А дома меня с нетерпением ждали! Считали без вести пропавшим, и вдруг в конце войны я подаю о себе весть! В Баку ко мне приехал брат Миша, инвалид Отечественной войны, бывший командир разведроты, четыре раза лежавший в госпитале после ранений! Он приезжал ко мне и в Алкино, когда я уже прошел госпроверку и находился в запасном полку, приехал и теперь. Счастью моему не было границ! Но свидание наше было недолгим. Брат оставил мне свое офицерское обмундирование и обнадежил меня тем, что есть возможности вернуть меня в Москву.

Но вернуться в Москву было очень сложно. На самолет без паспорта билета не давали, а на поезде в пути всех пассажиров проверяла опергруппа.

В Москве нашлись добрые люди, мне прислали телеграмму, отзывающую меня в распоряжение нефтяного института. Это было, конечно, только предлогом. Но телеграмма была на бланке с грифом ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ, и я решил воспользоваться этим».

Между тем в сентябре 1946 года Совет Министров СССР (наркоматов уже не было) принял постановление № 2220, посвященное репатриантам:

«Установить, что на репатриантов — бывших военнопленных и военнообязанных, переданных из рабочих батальонов в постоянные кадры предприятий и строек, полностью распространяется действующее законодательство о труде, а также все права и льготы, которыми пользуются рабочие и служащие соответствующих предприятий и строек».

В почте, адресованной генералу Голикову, мне встретилось письмо из Ржева. Писала Вера Федоровна Соколовская, мать двух дочерей — семи и девяти лет. После немецких лагерей она вернулась во Ржев, поступила на льночесальную фабрику, получила и угол. «Но жить одной с двумя детьми без вещей, одежды и белья я не в состоянии. Дочь 9 лет не имеет возможности посещать школу — нет обуви, белья и одежды.

Я убедительно прошу Вас дать мне возможность переехать к матери (здесь и далее выделено авт. — В. А.) в Горьковскую область, село Вареж. Там я могу найти приют для себя и детей и иметь возможность послать дочь в школу, которая уже пропустила 3 года. Здесь я неоднократно обращалась в гороно, но девочка вне школы. Я не могу отнестись к этому равнодушно и считаю преступлением держать ребенка вне школы, но я сама ничего не в силах предпринять.

Еще раз прошу Вашего разрешения на переезд к матери. Муж мой был в РККА, а сейчас сведений о нем нет никаких».

В архивной папке нет копии ответа генерала. Неизвестно, ушла ли во Ржев отписка или дали Вере Соколовской и ее дочкам вольную…

Надя Сысоева вернулась с немецкой каторги в ноябре 1945 года. Подошла к родному порогу в рваных мужских ботинках и потрепанном ватнике. «Было мне 18 лет, а образование — пять классов. Лучшие годы отняла неволя, но я радовалась, что осталась жива, — пишет Надежда Николаевна из подмосковного города Клина. — Считаю, что Германия должна выплатить мне за принудительный труд хотя бы небольшую компенсацию. И не только потому, что каждая копейка для меня, инвалида, не лишняя. Это ее моральный долг перед нами».

К концу 80-х — началу 90-х годов прошлого века, когда в Советском Союзе лишь начинали вслух говорить о компенсациях жертвам фашистского террора, граждане многих других стран такие выплаты уже получали много лет. Германия платила им за потерю родных и близких, за ущерб физическому состоянию и здоровью, за лишение свободы и утрату собственности, за принудительное прерывание профессиональной или предпринимательской карьеры и неполучение выплат по страховым полисам и индивидуальным частным пенсиям… Не были забыты жертвы «медицинских» опытов, которые масштабно проводились в гитлеровских концлагерях… Предусматривалась компенсация за уменьшение трудоспособности и ношение еврейского знака — шестиконечной звезды…