Сергей Платонов - Москва и Запад в 16-17 веках

Чаяния Дионисия сбылись. Страна успокоилась, классовая борьба затихла, в Москве укрепилась государственная власть. Настало время заботам об исправлении зол, причиненных смутой. Между прочим, почувствовалась необходимость снабдить церкви и книжный рынок церковными книгами: их много погибло в смуту. Как уже было сказано, пошли в ход книги «литовской» печати (которым не особенно доверяли в отношении догматическом) и усиленно заработал московский Печатный двор. Между «справщиками» (редакторами и корректорами) этого двора естественно стал вопрос об оригиналах для типографского набора. С каких оригиналов (по тогдашнему выражению, «переводов») делать новые издания священных и служебных текстов? Еще во времена «Стоглава» (1550 г.) знали, что в рукописных книгах было много погрешностей, и приказывали книг «неправленых и описливых в церквах не держать и их немедля общим советом исправлять, а „которые писцы по городом книги пишут“, им велеть писать „с добрых переводов“. Но в то время кто же мог удостоверить, что данный текст представляет собой „добрый перевод“? Официальных изданий в те времена не существовало, и каждому предоставлялось собственным разумом доходить до определения правильности читаемого текста. Существовало убеждение, что чем древнее книга, тем правильнее ее текст, ибо он ближе восходит к первоисточнику священного писания. Внешним же явным признаком древности служило то, что книга писана на „харатье“ (пергаменте); поэтому книголюбцы книги пергаменные ценили особенно высоко и ими проверяли все прочие. Другим способом проверить правильность текста считалось сопоставление нескольких книг и сличение их разночтений. Но так как для этой цели книги подбирались случайно, а для выбора того или иного разночтения, как наиболее правильного, критерия не имелось, то и весь труд сличения бывал безрезультатен и бесполезен, напоминая собой решение неопределенного уравнения. По этим причинам во многих книгах, выпущенных московским Печатным двором, оказались сомнительные чтения, и книги явно требовали проверки и исправления, а редакторский состав Печатного двора — изменения. Это обстоятельство хорошо было понято в Троицком монастыре, где вокруг Дионисия и под его влиянием шла работа над изучением текста церковных книг и накопилось много критических замечаний на московские печатные издания. Сообщенные в Москву, эти замечания послужили к тому, что на Печатный двор справщиками были приглашены именно троицкие монахи и попы с Дионисием во главе. Так Дионисий вступил в руководство ответственной редакционной работой. Случилось это в период междупатриаршества, в те годы (1616–1618), когда в Москве медлили избрать патриарха, ожидая для того возвращения из польского плена царского родителя Филарета Никитича, а временное управление церковью оставляли в руках ничтожного митрополита Ионы.

Вступив в дело, Дионисий внес в него нечто новое и притом такое., что представилось другим работникам радикальной новинкой. Он не желал довольствоваться прежними способами работы, направленными на исправление описок и не шедшими далее простой и мало компетентной корректуры. Он искал той принципиальной основы, на которой можно было бы построить восстановление правильного и точного текста книг в соответствии с православной догматикой и древней письменной традицией. Его исключительный ум подсказал ему, что критерием достоверности текста московских книг может быть в конце концов только текст древней греческой книги, должным образом проверенный, и что эта проверка должна совершаться путем критического сопоставления многих „переводов“, то есть экземпляров одной и той же книги. Это были мысли Дионисия относительно метода работы. Объем же работы он также определял иначе, чем до него трудившиеся справщики. Те не шли далее мелких редакционных исправлений текста и простой корректуры. Дионисий же не останавливался и перед тем, чтобы исправить текст по содержанию его, если только оно казалось ему неправильным и не имеющим смысла. Он готов был даже изменить и церковный обряд, если убеждался в его неканоничности. Так как Дионисий не знал греческого языка, то он естественно обращался за справками к греческим текстам не часто, а лишь в крайних случаях и не сам, а через посредство других лиц. Так как он был глубоко правоверный и в деле веры осторожный человек, то относился к изменению обряда вообще с крайней осмотрительностью. Тем не менее его взгляды и приемы были встречены на Печатном дворе и у митрополита Ионы очень враждебно и повели к тому, что Дионисий и его ученики и друзья, „старец“ (то есть монах) Арсений Глухой и поп Иван Наседка (нам уже известный) были обвинены в „ересях“ и попали под суд и арест [17] Нам нет нужды вдаваться в описание того, что именно повело к обвинению и аресту Дионисия; скажем только, что главной его виной было сочтено уничтожение в Служебнике двух слов «и огнем» в молитве на освящение воды (5-го января), указание на неправильность обряда погружения горящей свечи в освященную воду и исключение двух молитв, приготовительных к литургии, которыми от грехов «сам себе священник прощает» («ино к тому и детем насмех, чтобы самому себя разрешити от грехов», — замечал Аресений Глухой). . Дело тянулось с год, пока не явился в Москву из Польши Филарет Никитич. Поставленный в патриархи, он тотчас потребовал окончательного пересмотра дела. Восемь часов подряд Дионисий „стоял в ответе“ перед Филаретом и бывшим в то время в Москве иерусалимским патриархом Феофаном, раскрыл перед ними свои взгляды, блестяще обнаружил свое превосходство над обвинителями и вполне доказал свою правоту. Исключительными достоинствами своего ума он поразил греческого иерарха; тот горячо поддержал его и его помощников в деле книжного исправления, а затем демонстративно засвидетельствовал Дионисию свое расположение и уважение. Посетив его монастырь, он чествовал Дионисия перед всей братией особенными похвалами и чрезвычайной наградой — белым клобуком. Очевидно, грек-патриарх чутко понял „грекофильство“ Дионисия и оценил значение этого направления в дальнейшей церковной жизни Москвы.

Действительно, Дионисий был первый из людей его времени, который, в специальной сфере книжного исправления, ясно высказал убеждение в необходимости учиться у греков на их церковной традиции. Он был почитателем Максима Грека [18] Полагаем, нет необходимости здесь объяснять просветительную деятельность на Руси этого гуманиста, вызванного на Русь с Афона для переводческой работы, оставшегося в Москве до своей смерти и принимавшего деятельное участие во всех проявлениях русской церковной жизни. См. В.С. Иконников. «Максим Грек» (Киев. 1915). , одобрял его деятельность, лично пользовался его трудами и переводами и у себя в монастыре восстановил его репутацию. После смерти Максима Грека (1556 г.), у Троицы „в дому Сергия чудотворца мало любили Максима Грека книг“ и не давали их для чтения братии. Дионисий же снова пустил их в обращение наравне с избранными текстами греческих отцов церкви. Он вообще приучал братию уважать древнюю греческую богословскую письменность: „дивным сим Дионисием к морю сему великому путь очищен бысть всякому чину и возрасту доходити“, — говорит его биограф. Широкая личная начитанность Дионисия и тонкий его ума дали ему возможность усвоить то, чего пока не понимали другие, — превосходство греческой культуры. И если можно согласиться с А.Н. Пыпиным, что Максим Грек „явился первым посредствующим звеном между старой русской письменностью и западной научной школой“, то можно с таким же основанием назвать Дионисия вторым из таких звеньев. С его времени и в его формулах деятельность московского Печатного двора постепенно дошла до Никоновой реформы, и Никон, конечно, был ярким и неумеренным последователем Дионисиевой традиции в своем неосмотрительном грекофильстве.