Сюзанна Шаттенберг - Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы

В тюрьме на Лубянке Логинова посадили в камеру к высокопоставленным офицерам и инженерам вроде него самого. Там знакомились, словно на каком-нибудь съезде или в ДИТР, расспрашивали о заслугах собеседника, рассказывали собственную историю. По крайней мере вначале все уверяли друг друга, что их арестовали по ошибке и скоро всё разъяснится.

Логинова обвиняли в том, что он «мариновал технику», препятствуя ее дальнейшему развитию. На самом деле, по его словам, всё было как раз наоборот: поскольку никто не осмеливался подписывать заказы, он своей властью дал заказ на разработку и производство нескольких новых устройств, не заручившись поддержкой наркома {1609} . Напуганный нелепостью предъявляемых ему обвинений, Логинов демонстрировал твердую решимость не подписывать уже готовое «признание», которое подсовывал ему следователь. Он неоднократно подчеркивает, что ничем себя не скомпрометировал и всегда сохранял достоинство. Сознание, что он не поддался на уловки и приманки и не склонился перед несправедливостью, дало ему силы вынести эти нелегкие годы: «Я не считаю, что держал себя героем на протяжении всего следствия. Были моменты, когда я колебался и был почти готов признать ложь за правду. Но все же находил в себе мужество и продолжал честную линию своего поведения» {1610} . В отличие от сокамерников, он упорно отказывался допускать, что его арест служит общему благу, советской власти или вообще какой бы то ни было цели. О том, какие «сцены» разыгрывались между ним и следователем, Логинов выразительно молчит. После полугода заключения и допросов его в феврале 1939 г. привезли в Лефортовскую тюрьму, где его дело рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР. {1611}

Хотя обвинительное заключение требовало высшей меры наказания, случилось невероятное: Логинову позволили подробно рассказать о своей инженерной деятельности и недозволенных методах следствия, и после этого председатель суда В.В. Ульрих (1889-1951) его оправдал. Ульриху пришлось дважды повторить приговор, прежде чем Логинов в него поверил {1612} . Впрочем, это ничего не изменило: дело пошло «на переследствие» к тому же следователю Белоглазову, который встретил Логинова словами: «Ну что ж, начнем сначала» {1613} . НКВД попробовал воздействовать на Логинова новыми методами. В Бутырке его на три дня заперли в «бокс» размером с телефонную будку, пока он не поднял такой крик, что добился перевода в обычную камеру: «Без преувеличения можно сказать, что дальнейшее мое пребывание в боксе могло кончиться умопомешательством» {1614} . Белоглазов устраивал Логинову очные ставки со «свидетелями» — уже сломленными бывшими коллегами и работниками точной индустрии, — которые под нажимом НКВД обвиняли Логинова в том, что он принуждал их к «вредительской работе». В конце концов, показаний Шендлера, бывшего вместе с Логиновым в США и «признавшегося» под пыткой во всем, что от него требовали, хватило, чтобы повторный суд, состоявшийся в мае 1939 г., за несколько минут приговорил Логинова к 15 годам лагерей с последующим поражением в правах на 5 лет {1615}

Летом 1939 г. его через Свердловск отправили на золотые рудники на Колыму, в Заполярье, за 800 километров к северо-востоку от Магадана {1616} . На руднике «Ударник» он жил зимой в палатке при температуре до 60 градусов ниже нуля, долбил киркой промерзшую землю, его плохо кормили, над ним издевались заключенные-уголовники. Логинов не выдержал этой нечеловеческой жизни: «В этих условиях у меня и созрел план ликвидации собственной жизни. Все мои мысли сводились к тому, что прожить 15 лет в таких условиях я не смогу, так зачем же мучиться» {1617} . Во время взрывных работ он нарочно не ушел в укрытие, но получил только ранение в руку. Тем, что его выходили и в тот раз, и позднее, когда он, проведя десять дней в карцере, где получал 200 граммов хлеба в день, заболел цингой и находился на грани истощения, он в конечном счете оказался обязан своей жене: каждый раз ему встречались врачи, которые знали ее как свою коллегу и поэтому старались обеспечить ему наилучшее лечение. После выздоровления его вместе с 40 другими заключенными в ледяную стужу повезли в открытом кузове грузовика в инвалидный лагерь. Двое этой поездки не пережили. Логинову, однако, посчастливилось встретиться здесь со своим другом Александром Васильевичем Горбатовым (р. 1891) {1618} .

В конце 1940 г. перед Логиновым как будто забрезжила надежда выйти на свободу, поскольку его жена добилась того, что Верховный суд в сентябре отменил его приговор. Но его отъезд все откладывался и откладывался, потом началась война, и ему запретили ехать домой. Только в мае 1943 г. его привезли обратно в Москву, где он снова сидел на Лубянке до 31 января 1945 года.

За те три с половиной года, что Логинов провел в лагере, он чем только не занимался: руководил снегоуборочной бригадой, мыл посуду, трудился в свиноводческом совхозе. Он работал в конструкторской группе под руководством арестованного профессора «Техноложки» И.Т. Титова на строительстве гидроэлектростанции, в конструкторском бюро, состоявшем исключительно из арестованных инженеров, безуспешно экспериментировал с порохом и стрелковыми приспособлениями; наконец, когда НКВД стала ясна бессмысленность данных опытов, его послали надзирателем в цех на военный завод «Промкомбинат № 2». Эта работа ему нравилась, и заводское начальство было так им довольно, что собиралось сделать мастером, но тут его забрали в Москву. Опять наступило время надежд и отчаяния. На вокзале в Москве Логинова ждала жена: «Я опускаю описание моих переживаний при встрече с женой. Думаю, что не смогу выразить все это словами» {1619} . Три часа они беседовали на вокзале, а потом Логинова снова увезли, и только в январе 1945 г., после очередного пересмотра дела, он вышел из тюрьмы {1620} .

Для Логинова это время было страшным не только из-за физических мучений, но и потому, что он не знал, во что верить: «Иногда подступали слезы обиды. Невероятно, что именно при советской власти тебе придется сидеть в тюрьме, и за что? У каждого за спиной хорошо прожитая жизнь, участие в гражданской войне, партийная работа, большая хозяйственная работа. Не верилось, уж не плохой ли это сон?» {1621} Перед ним разверзлась пропасть, ибо его арест противоречил его представлению о правовой государственности. Каждый арестованный, стремясь преодолеть возникший когнитивный диссонанс между собственной убежденностью, что он честный советский гражданин, и тем фактом, что с ним обращаются как с врагом народа, лихорадочно искал объяснение, которое помогло бы разрешить это мучительное противоречие. Некоторые приходили к заключению, что их арест служит благу государства. Логинов же сделал иной вывод: «В дальнейшем подтвердилось, что следствие являлось сплошным беззаконием. Угрозы, под разными предлогами вымогательство и физическое воздействие. Никакой объективности при расследовании. Основная тенденция: во что бы то ни стало — обвинить» {1622} . «Беззаконие» для него в первую очередь — объяснительная категория. Акцентируя внимание на противозаконности всего, что сделали с ним в эти годы и что во времена «оттепели» действительно клеймилось как произвол и несправедливость, он смог и в дальнейшем верить советской власти. Он всячески подчеркивает, что террор не являлся составной частью системы, а противоречил самой сути советского строя и по крайней мере в 1953 г. официально был признан преступным.