Леони Фрида - Екатерина Медичи

Потом начались приготовления к королевской свадьбе, которая должна была состояться два дня спустя после коронации и превратилась в подлинный фарс. Генрих был полностью поглощен разработкой свадебного платья для невесты и других нарядов для последующих празднеств — все их придумал он сам — и даже настоял на том, чтобы самому сделать ей прическу. Кроткая Луиза терпеливо стояла часами, пока король носился вокруг нее, жеманно прихорашиваясь. Однажды, в порыве творчества, он ухитрился пронзить ее нежную кожу иглой, пришивая еще один драгоценный камень к наряду невесты, и она вынесла это без единого крика. Он решил, что Луиза должна стать его собственным творением. Она же поклонялась Генриху и наслаждалась тем, как он хлопотал вокруг нее.

Луизу де Водемон, нелюбимую дочь могущественного лотарингского семейства, с детства держали в черном теле. Когда один из миньонов Генриха, мсье Шеверни, прибыл в Лотарингию просить руки Луизы от имени короля, и мачеха, разбудив девушку, сделала три реверанса, бедняжка решила, что над ней просто издеваются. Сонная Луиза, с которой доселе обращались, как со служанкой, поняла, что случилось нечто серьезное, лишь когда отец также отвесил ей три поклона. Однако ей пришлось подождать какое-то время, прежде чем сделаться королевой Франции. После того, как Генрих завил ей волосы и уложил каждый локон, было уже так поздно, что церемония — изначально намеченная на утро — состоялась вечером. Венчал пару кардинал де Бурбон.

Екатерине пришлось решать еще одну проблему: у королевской четы не было денег на переезд в Париж. Распространились слухи, якобы «королю нечем заплатить за обед». Она обратилась к парламенту, и сумма денег, достаточная для путешествия короля и его двора в столицу, была собрана. Наконец, после полутора лет отсутствия, Генрих возвращался в Париж. Задача перед ним стояла наисложнейшая: разобраться в хитросплетениях многолетней коррупции и безответственного злоупотребления властью, навести порядок в делах, предпринять для этого строжайшие меры в условиях неблагоприятного финансового климата, изнурявшего всю Европу в течение 1575 года. В дестабилизации европейской экономики был отчасти повинен приток огромного количества испанского золота из Америки. Генрих запросил кредиты из обычных источников за границей и решил обложить налогами средний класс, ибо крестьян «доили» так долго, что им уже и есть было нечего, не то что платить королю. Это принесло 3 миллиона ливров, 50 тысяч из которых Генрих немедленно подарил своему миньону дю Гасту.

Екатерина понуждала Генриха к выполнению почти невозможной задачи — вернуть королевство в состояние финансовой стабильности. К несчастью, его недавняя апатия дала себя знать, когда он в полной мере осознал серьезность стоявшей перед ним цели — и предоставил матери решать эту проблему. Вскоре он перестал утруждать себя посещением заседаний совета, вместо этого предаваясь фривольным забавам со своими миньонами. Ничто из этого не ускользало от внимания парижан, заставляя терять уважение и почтение к своему королю. На одной из стен близ Лувра появилась надпись: «Генрих де Валуа, король Польши и Франции милостью Божией и своей матери, консьерж Лувра и парикмахер по случаю для своей жены». Его экстравагантность превратилась в акт презрения. Этим он словно говорил: какая разница, сколько тратить на удовольствия, если страна все равно находится в неразрешимой ситуации?

Еще до прибытия в Париж Екатерина получила вести, что ее возлюбленная дочь Клод, герцогиня Лотарингская, вновь тяжело заболела. Прибыв в столицу, она узнала о смерти Клод. Еще одна невыносимая потеря… Одной из главных радостей королевы-матери было навещать Клау-дию и Карла и их детей — только у них она ощущала подлинное семейное счастье и согласие. Она часто гостила у них в Лотарингии; теперь этот уголок, где она могла быть матерью и бабкой без всяких церемоний, никогда уже не будет прежним. Екатерина слегла с лихорадкой и тяжело переживала свое горе. Тем временем Генрих, ко всеобщему изумлению, вздумал отправиться с друзьями на охоту (никогда не входившую в число его любимых занятий), и беззаботно гарцевал по Венсенскому и Булонскому лесам.

Он ничем не показывал, что его задели смерть сестры и горе матери; разве что безумства балов и банкетов стали еще сильнее. Екатерина в очередной раз тайно переносила боль, вызванную черствостью.

Кроме развлечений с товарищами, король был занят борьбой с членами семьи. Он хотел искоренить угрозу, исходившую от когда-то дружного кружка Марго, Генриха Наваррского и Алансона, а также подорвать их доверие друг к другу. Когда доходило до козней, тут Генриху не было равных. С помощью миньонов, больше всего любивших являться к королю и забивать его голову глупыми и злобными выдумками, он взялся разделять членов семьи, чтобы властвовать над ними. Живя в Польше, Генрих попытался было восстановить отношения с Марго, но, после его предательства в злополучной истории с Генрихом де Гизом, когда принцесса получила жестокие побои от матери и Карла, Марго поклялась «вовеки не забывать о его [Генриха] подлости». Ее любовь и защита были нужны Алансону. Нелюбимая матерью, она дорожила привязанностью младшего брата и его вниманием и решила «любить и принимать всерьез все, что касается его». После отъезда Генриха в Польшу она сделала интересы Алансона своими собственными. К несчастью, попытка сыграть материнскую роль для неудачного претендента в короли провалилась, и Марго обнаружила, сколь высокую цену придется заплатить за поддержку непутевого брата.

Вскоре после прибытия в Лион Генрих III заподозрил, что Марго встречается с любовником под предлогом посещения аббатства, неподалеку от дома предполагаемого поклонника. Вскоре Генрих Наваррский предупредил Марго о подозрениях короля, а Генриха уговорил отослать сестру. Марго клялась, что ее несправедливо обвинили, но муж, всегда защищавший жену, убедил ее, что сейчас ей лучше всего отправиться к матери и брату. Он посоветовал ей стойко защищаться. Внезапно всплыло на поверхность, что скандал был подстроен одним из королевских миньонов, которого заставили взять свои обвинения обратно. Однако Екатерина отказалась выслушать объяснения Марго и кричала на дочь так громко, что все придворные могли это слышать. Даже когда правда выяснилась, Екатерина все твердила, что «король не мог ошибиться», и обращалась с дочерью весьма холодно. Не извинившись, она заявила, что король пожелал примириться с сестрой. Генрих Наваррский благородно поддерживал жену, пока бушевала вся эта буря; Алансон же подошел к супругам, обнял их и сказал, что им следует держаться всем вместе, несмотря на происки братца Генриха.