Леони Фрида - Екатерина Медичи

Поскольку двор находился в постоянном движении, менялся и состав придворных: некоторые из наиболее влиятельных вельмож временно уезжали, чтобы навестить свои поместья и присмотреть за собственными делами, а затем, по мере возможности, вновь присоединялись к королевскому каравану. Поэтому вычислить среди них предполагаемых смутьянов было затруднительно.

С этими тревожными событиями резко контрастировали трогательные проявления любви и преданности королю, которые в изобилии встречались во всех уголках и землях. Однажды, вскоре после Рождества, при проезде через деревушку под названием Люкат, какая-то старушка, «лет восьмидесяти или больше», узнала, в полном изумлении, что великолепный кортеж, проезжающий мимо нее, сопровождает короля. Она испросила позволения приблизиться, Карл разрешил, и она, упав на колени и воздев руки, произнесла на местном диалекте слова, которые были переведены на французский: «О тот, кого я так счастлива видеть сегодня, кого никогда не чаяла увидеть, мой король, мой сын; молю, поцелуй меня, ибо невозможно представить, что я когда-либо увижу тебя снова». Получив поцелуй короля, старушка-крестьянка, позабыв недавний испуг, наблюдала, как отбывает поезд, с искренней преданностью и непоколебимой любовью к монарху. Именно такие встречи Екатерина особенно ценила, потому что, в отличие от дворян и горожан, для простых сельских тружеников встреча с монархом представлялась таким же чудом, как второе пришествие Христа.

В Каркассоне, где во время недавних религиозных столкновений, разыгрывались самые жуткие сцены жестокости, двор задержали сильные снегопады. Дети играли в снежки, а королева изучала информацию о местном палаче, наводившем страх на всю округу. Сжигая заживо пятерых людей, он вырезал у одного печень и съел на глазах у умирающих жертв, после чего отпилил конечности у другого, еще живого осужденного.

Во время семинедельного пребывания двора в Тулузе с 1 февраля по 18 марта два принца, Генрих Анжуйский и его младший брат Алансон, прошли конфирмацию. Так как во время долгого турне их образование продолжалось, а в Тулузе они задержались надолго, принцу и его приятелю, Анри де Клермону, отвели отдельную комнату для занятий в том доме, где они квартировали. Однажды им довелось насладиться уроком, который явно не входил в учебный план Екатерины. Просторные старинные покои в том доме были разделены временными перегородками на меньшие комнаты, так что у каждого члена семьи была возможность уединиться. Однако звуков эти перегородки не удерживали. И вот, заслышав шум в соседней комнате, двое учеников вскочили на ноги и прильнули к отверстию в стене. Клермон рассказывал об увиденном Брантому: «…[там были] две здоровенные женщины с задранными юбками и спущенными панталонами, одна лежала на другой… они терлись друг о друга, тесно прижимаясь, их движения и позы были по-мужски сильными и очень непристойными. Длилось это времяпрепровождение около часа, после чего они так разгорячились и устали, что лежали с красными лицами, покрытые потом, хотя было очень холодно, и не могли более продолжать, прежде чем не отдохнут».

Клермон добавил, что этот гротескный эротический спектакль регулярно повторялся на протяжении всего пребывания двора в Каркассоне, и они с принцем Анжуйским вволю позабавились, наблюдая за ними.

Пока юнцы предавались этой примитивной инициации, Екатерина начала приготовления к более чем экстравагантной (даже по ее меркам) встрече с дочерью Елизаветой Испанской, назначенной на июнь 1565 года. Екатерина заняла более 700 тысяч экю, в основном из банка Гонди, желая произвести незабываемое впечатление на испанцев. В качестве компенсации она решила сэкономить, сократив пенсионы невезучего герцога Феррарского и графа Палатинского на Рейне. Покупая драгоценности, шелка и другие подарки дочери и ее свите, Екатерина выбрала испанское платье и для себя самой. Почти шесть лет королева-мать просила о встрече с Филиппом, и шесть лет он избегал ее. Он полагал, что Екатерина, которую величал Мадам Гадюкой, действует лишь из соображений политической выгоды. Стремясь как-то защититься от настойчивости тещи, Филипп предпочитал прятаться. Ее полумеры и неспособность жить в соответствии с жесткими религиозными принципами крайне возмущали его. Подобную репутацию Екатерина вполне заслужила за свои уклончивые речи и неопределенные декларации. Филипп решил, таким образом, оставаться в тени, дабы не быть обманутым ее обещаниями, писаными на воде, и расчетливым шармом. Он мог бы согласиться с высказыванием одного англичанина о Екатерине: «У нее слишком много ума для женщины и слишком мало честности — для королевы». Другой современник говорил о ней: «Она лжет, даже говоря правду».

Амбуазский эдикт внушил отвращение Филиппу, и через некоторое время после начала турне он сообщил Екатерине: поскольку обычай не велит сюзерену покидать границы своего государства даже для встречи с другими монархами, то и с ней встречаться он не будет. Однако Филипп позволил своей жене съездить в Байонн, которая представлялась удобным местом для встречи на границе. Соответственно этому событию придавался статус простой семейной встречи. Прослышав, что Филипп отказался видеть ее, Екатерина была весьма расстроена, но, когда выяснилось, что с дочерью она все-таки увидится, так разволновалась, что сперва рассмеялась, а потом, забыв о всякой сдержанности, расплакалась.

К 1 апреля двор добрался до Бордо, столицы Гиени. 12 апреля Карл устроил заседание суда, на котором канцлер Л'Опиталь сурово обратился к местным магистратам, порицая невыполнение Амбуазского указа. «Все эти возмутительные выходки проистекают из неуважения к королю и его указам, — заявил он, — которых вы никогда не боитесь и не повинуетесь ничему, кроме как вашему собственному удовольствию». Какое бы нарушение эдикта ни обнаруживал Карл, он тут же приказывал, чтобы закон незамедлительно приводили в исполнение.

3 мая двор покинул Бордо. Караван устремился в Байонн навстречу Елизавете, и для Екатерины это событие должно было стать кульминацией всего путешествия. Королева неутомимо хлопотала, готовясь к приему испанцев, как вдруг, 8 мая, будучи в Мон-Марсане, она услышала, будто Филипп решил вообще не пускать Елизавету на свидание с матерью. Он был крайне раздосадован тем, что Екатерина приняла эмиссаров турецкого султана, а также узнал от своих шпионов, что французы посылают экспедицию во Флориду, которая уже готовится в Дьеппе. Испанцы ревностно оберегали свои завоевания в Новом Свете и негодовали, когда другие нации пытались закрепиться на тех землях, которые они усердно грабили сами. Если у Екатерины еще оставались надежды на то, что Филипп захочет явится сам, теперь они развеялись, хотя дочь все-таки получила разрешение увидеться с матерью. К несчастью для Екатерины, Филипп решил послать в качестве своего личного представителя сурового и надменного герцога Альбу, который, как он надеялся, сумеет поставить Екатерину на место. Три недели спустя, 30 мая, пока двор оставался в Даксе, Екатерина инкогнито отправилась в Байонн. Ей требовалось подготовиться к приезду дочери, назначенному на 14 июня. Тем временем Генрих Анжуйский отправился в Испанию: там, в Витории, он должен был встретиться с сестрой и сопроводить ее далее.