Владислав Бахревский - Самозванец

- А чо? - спросил северный мужик. - Цари матерны слова тоже, что ль, говорят?

- Какие матерны? - удивился Дмитрий.

- А про задницу?

- Мели Емеля! - осерчал южный мужик. - Жить, государь, можно. Да ведь служилые твои по деревням рыщут, беглых ищут. Вроде бы уж обжились, а тут хватают, тащат на пустоши, на голое место, на голодную жизнь.

-А за сколько ты верст от старого своего жилья осел? - спросил царь, покручивая нос-лапоток.

- Да верст, небось, за сто, а то и за все двести! - выпалил мужик. - Не все ли равно!

- А вот и не все! - сказал царь. - Коли ты ныне живешь за сто девяносто девять верст против прежнего, правда на стороне прежнего хозяина, а был умен за двести верст утечь, за триста, то - тебя уже не тронь. За тебя и новый хозяин постоит, и я за тебя постою.

- Неужто верста версте рознь?

- Версты те же! Да только на двухсотой версте закон - за тебя, а на сто девяносто девятой - за твоего прежнего хозяина. Таков мой указ, вам, мужикам, в защиту, во спасение.

- А Юрьев день-то чо? - спросил северный мужик.

- Что он тебе дался. Юрьев день?! - вытаращил озлившиеся глаза Дмитрий Иоаннович. - Юрьев день тебя, что ли, кормит? Вся бедность русская от него, от вольного дня. Где трудно, там вовсе руки опустят и ждут своего дня, когда можно перебежать на иное место. Тараканье это дело из избы в избу бегать.

- А чо сидеть? - вспылил северный. - Чо сидеть, коли господин хуже Верлиоки? Как ни работай - все он себе заберет и все по миру фукнет. Сам гол, и люди его босые. Тогда чо? Где правда?

- Я вчера в Сибирь послал людей моих ясак собирать, - сказал Дмитрий, глядя чокающему мужику в глаза. - Бедных людей приказал льготить. Все сыски с бедных запретил и заповедал. Разживутся люди, сами заплатят. Я пришел к вам, чтоб все вы жили без всякого сумнения, в тишине, в покое. Вы разживетесь, и я богат буду! Вы исхудаете, и я буду тощ, как все. Это и есть правда. Я в Путивле с войсками долго стоял. Путивльцы на меня поизрасходовались. Не скупые они люди! И я их доброту не забыл - десять лет им жить без оброку, добра наживать.

Пьяный человек, ничком лежавший на столе, разбуженный все возрастающим голосом государя, - кабак примолк и слушал, затая дух! - поднял голову, и Дмитрий Иоаннович замер на полуслове.

- Корела?! Ты?

Знаменитый атаман, гроза Годунова и всего стотысячного московского войска, до того опух, что ни глаз, ни лица.

- Госудааарь!- поднял Корела непослушные руки, вскакивая на неверные ноги и потому тотчас валясь, да мимо пенька.

Выполз из-под стола, с четверенек поднялся и стоял, опустив голову, обливаясь слезами.

- Виноват... Виноват.

Дмитрий подошел к нему, взял за руку, уложил на лавку, под окнами.

- Отдохни, Корела - верный слуга.

Достал из-за пазухи жемчужное заморское ожерелье, а на нем еще одно, запутавшись - положил Короле на грудь.

- На опохмелье.

Пошел из кабака прочь, взгрустнувший, всем тут близкий, свой человек.

И вдруг отпрянул от двери, стал за косяк.

В дверь просунулась голова стрелецкого полковника из царевой стражи.

- Государя не было?

- Не было! - дружно сбрехали кабацкие люди.

- Заскучали бояре без меня, - сказал Дмитрий и заговорщицки подмигнул, хитрый, рыжий. Лапоточком носом перешмыгнул и-на волю!

Уходя подальше от своей же всполошенной охраны, юркнул мимо купеческих рядов, перебежал через Москворецкий мост и отправился в сторону Царицына луга.

Красной дичью, за которой бегают столько охотников, не долго себя воображал. Глянулась ему мимошедшая боярышня, и вот уж сам - охотник.

Боярышня в голубой ферязи, голубой заморской шали, а глаза у нее самого моря голубее.

Семенит, прибавляя шагу, а Дмитрий со своими двумя чучелами не отстает/. Ближе десяти шагов не подходит, но и не отстает. В отчаяньи остановилась дева, обернулась. Гнев звездами из глаз. Замер и Дмитрий. Не налюбуется. А дева заплакала, личико в ладошки и бегом!

Как лев, обернулся Дмитрий к одному из телохранителей:

- За ней, опрометью! Потеряешь - гелову снесу! И чтоб ночью у меня была.

7

А потом государь валялся на лужку, не хуже младенца, у которого ни думы, ни заботы.

Кузнечики вовсю стригли траву, да ни одна травинка не повалилась. Над кружевом Москвы стояли белые башни облаков. И под этими облаками мелькали стрижи - дерзкая милая птица. Государь вздремнул на мгновение и пробудился удивленный.

-Чижом себе приснился. Из клетки вылетел, а в клетку дверцу не найду.

С Царицыного луга отправились в сторону Конюшенного двора, и уж, конечно, Дмитрий не миновал лошадиного торга.

Поглядеть в тот день было на что. Выбрал глазами белолобую, черногубую, с блестящими черными копытами, мышастую, в серебряных снежинках, двухлетку.

Завороженный дивной живой красотою, подошел к хозяину, к рыжебородому казаку.

- Оседлай!

Казак узнал царя, поклонился.

- Великий государь, нельзя. Лошадь необъезженная.

- Седлай! - а сам рукою к морде уже тянется.

Щелк! -жемчужные зубы сомкнулись в вершке от ладони.

- Государь, совсем дикая кобыла! - струсил казак.

- Седлай! - тихонько, властно повторил Дмитрий и положил тяжелую руку лошади на спину.

Кобыла от гнева дрожала и шипела по-змеиному, когда дюжина конюхов водрузили на нее седло и затянули подпругу.

Казак умоляюще встал перед царем на колени, но тот вырвал у него из рук узду и с криком "Разбегайсь!" прыгнул лошади на спину, непостижимо попадая ногами в стремена.

Словно гордая дева, ненавидящая насильника, по-человечески кричала серая лошадь. Вскидывала задом так, что доставала копытами неба, кидалась в стороны, кружила, шла заячьими скачками и, вся в пене, с глазами тоскующей лебеди, замерла посреди двора, усмиренная мужскою, уверенной в своей правде, волей.

Дмитрий спрыгнул на землю, взял лошадь ладонями за морду и поцеловал в черную ее губу.

- Сколько, казак, хочешь за свое чудо?

- Пятьдесят злотых!

- Ого! - удивился Дмитрий, но тотчас достал вексель. - Вот тебе двадцать. Деньги получишь у моего казначея.

К государю подошел Маржерет.

- Ваше величество, мы с ног сбились. Вы совершенно потеряли чувство опасности.

- Француз, милый! Я же среди своих, русских людей.

Они все любят меня! - и садясь на поданную охраной лошадь, крикнул торговцам лошадьми. - Эй, ребята!

Слава вам, добрым моим подданным!

- И тебе слава! - весело откликнулась толпа. - Уж так, как ты, ни один в целой России на коне не сидит.

- Вот видишь! - смеясь, сказал Дмитрий Маржерету. - Все на меня смотрят! Все любят. Знаешь, сколько лет нагадала мне юродивая Авдотьица? Тридцать четыре года быть мне на царстве!

И, меняясь в лице, губы ниточками, в глазах мутно, шепнул:

- Ты корабль готовь! Чтоб все в нем было, и еда, и питье, и деньги мешками. На следующее лето поплывем с тобою во Францию, к французскому королю в гости.