Сергей Сартаков - Ледяной клад

- А ты, Маринька, в план и меня запиши. Хочешь, я лекцию о литературе древней Греции прочитаю?

- Не хочу, - сказала Баженова. - Я тебе запишу другое. Диспут на тему: "Что такое любовь".

- Спятила!

- Ты сама сказала Максиму, что любовь существует. Ну вот и доказывай.

- И докажу. Только не на диспуте. И... не Максиму. А в план записывай. Любовь не любовь, а что-нибудь тоже красивое, - Феня поплотнее закуталась в одеяло, отвернулась к стене и затихла.

Баженова достала с полочки тетрадку, карандаш. Дрожь передернула ей плечи. Что-то зябко... Она кинула в самовар несколько угольков, пусть шумит. Придет Николай, ему с мороза тоже приятно будет выпить стакан горячего, крепкого чая.

Елизавета Владимировна приподнялась на локте, вздохнула.

- Сидеть будете?

- Буду, - деревянно отозвалась Мария.

Она раскрыла тетрадку, вывела крупно: "План культурно-массовой работы", - и остановилась. Как легко всегда писать заголовки! А дальше что? Думай, председатель месткома...

Так... Один день в неделю - кино. Из Покукуя приезжает передвижка. Два дня целиком для дома, для семьи. День для политической и день для технической учебы. Это все просто раскладывается. А еще два дня? Чем их занять, кроме танцев? Ну, выдумай, выдумай!.. А танцевать все равно будут. В любой день. Каждый день. Хоть объяви в этот день столкновение кометы с землей, конец света. В красном уголке не разрешишь - по домам станет молодежь собираться. Сердце требует! Да и не так уж плохо это, если бы...

Ах, как нужны интересные лекции, беседы, диспуты, душевные разговоры! И не с трибуны, не сверху вниз, а в дружеском кругу. Одна, только всего одна лекция и была прочитана за первую половину зимы. О международном положении. Ну никак никого сюда не заманишь. Даже из Покукуя, а из Красноярска уж и тем более. Своих готовить? Кого? Всегда первый вопрос: откуда лектор? Попробуй объяви: лекцию о литературе древней Греции читает Афина Загорецкая. И никто не придет. Фенька? Илимщица наша? Да чего она знает! А скажи: из Москвы товарищ приехал - валом повалят. На такую же точно лекцию. Что ж, Москва столица, там и должно быть все лучшее из лучшего.

Нет, нет, лекцию Загорецкой слушать не будут. Записать в план - только для "птички". Кому это нужно? А вот простой, открытый и честный разговор о любви, начатый "своей" Фенькой, заинтересовать молодежь может. Пусть кто хочет придет и свободно выскажется, какая она есть и какая должна быть любовь. Важно только высокое, благородное направление мысли. Афина это может сделать! Зря она стесняется, отказывается. Важно разбить и отмести прочь всякую грязь...

Баженова и не заметила, как отодвинула от себя тетрадку, а сама повернулась к темному окну, на стекле которого, словно в зеркале, отразилось ее лицо и рядом с ним желтый огонек лампы. Повернулась и надолго застыла в бездумной неподвижности.

Горит огонек. Шумит самовар. Оконные стекла затянуты белым, сверкающим инеем в самых уголках. Женщина ждет.

...Вот так сидела она и дожидалась чуть не каждый вечер. Нет ничего приятнее, как ждать любимого. Они всегда вместе - ожидание и любовь.

А началась любовь еще в институте. Вместе писали и защищали дипломы. Вместе получали назначения. На свою родную уральскую землю, в милые сердцу уральские леса. Анатолий стал главным инженером леспромхоза, она плановиком.

Работать было радостно и хорошо. Немного кружилась голова от непривычной еще самостоятельности. Подумать, оба - командиры производства! На бумаге не зачетные институтские работы, всяческие вымышленные расчеты, а имеющие реальную действенную силу приказы, распоряжения, калькуляции, планы. В институте, сколько ни вложи в нее ума, все равно только бумажка. А здесь штабеля бревен. Не условные, а подлинные тысячи и миллионы. Не бригады А и Б, а живые люди с фамилиями, именами и отчествами, каждый со своим горем и со своими радостями. И она сама из Маруси Найденовой сделалась Марией Сергеевной, а в конце подписи Анатолия постепенно стал вырастать хвостик.

Она работала в конторе, он много ездил по лесным участкам. Приятно было дожидаться Анатолия вот так, вечерами, у темного окна. Елизавета Владимировна тогда не вздыхала на печи: "Господи, господи!", а подходила и ласково обнимала за плечи: "Доченька, ну что ты приросла к стеклу?"

Елизавета Владимировна настояла, чтобы Анатолий взял положенную по закону ссуду и построил свой домик: "Место хорошее, нравится. Так мы крепче здесь корни пустим. Да и мне квартирку свою обихаживать поприятнее, чем казенную". Анатолий посмеялся, спросил: "Марочка, а это не капитализм?" Решили все вместе: жилище для себя не капитализм, тем более когда на эти цели даются прямые государственные кредиты. Дом для них построили быстро. Как же: главному инженеру, молодому специалисту! Каждая их свободная копейка шла только сюда. Зато все люди ахали: "Игрушка!" Анатолий обдумывал тему кандидатской диссертации...

Мелькнула тень за окном. Баженова вздрогнула. Николай!.. Он с улицы заметил ее - сейчас постучит в переплет рамы... Но никто не стукнул. Чья это была тень? Ничья. Померещилось просто... И опять на стекле Баженова увидела только отражение своего лица рядом с желтым огоньком лампы.

...Тогда был такой же поздний вечер, вернее - ночь. Но она не ложилась. Она никогда не могла лечь, не дождавшись Анатолия. И так же горел огонек на стекле рядом с ее усталым, но счастливым лицом. Мама, Елизавета Владимировна, спала. Анатолий легонько, пальцем одним, стукнул в окно и через минуту вбежал, весь запорошенный снегом. Они обнялись у двери.

"Марочка, не простудись, я ледяной. Был на самом дальнем участке. Представь, в кабину пришлось посадить женщину с больным ребенком, а я - в кузове, наверху. Жуть! Зуб на зуб и сейчас не попадает".

Анатолий говорил, говорил, сновал взад и вперед по комнате, разминал застывшие руки, а она собирала ему на стол и тоже бегала, пританцовывая, выбирая самый лучший, самый счастливый момент, чтобы поделиться своей радостью. Он наступил, когда Анатолий поужинал, помог прибрать посуду со стола и, подойдя неслышно сзади, обнял ее и стал целовать в шею, у ключицы, как раз в том месте, где теперь у нее шрам - багровый рубец, как злая память о том его поцелуе.

"Марочка, милая Марочка ты моя, - шептал он. - Как я мчался к тебе на этой проклятой машине!"

"Не ко мне, Толик, родной, а к нам".

До чего же приятно было выговорить эти слова! Но Анатолий не понял, поглядел в сторону спящей матери, сказал: "Ну, конечно", а она взяла его руку...

"Толик, он здесь..." - и закрыла глаза от счастья.

А когда открыла, увидела - Анатолий встревоженно и недоверчиво смотрел на нее.

"Ты хочешь сказать... Как!.. Уже?"

"Да, Толик. Да! Я все время его чувствую".

Он опять обнял ее, погладил ей волосы.