Сергей Сартаков - Ледяной клад

- Максим! Выручайте! Запарились вовсе.

И у Максима ласковая щекотка от горла опустилась к сердцу.

Феня стояла впереди всех, по пояс утонув в снежном сугробе, весело размахивала руками, какая-то особенно светлая, румяная, привлекательная. Ну что там Женька Ребезова! Максим помедлил было минутку, соображая, как ему быть, но тут же решился - посигналил ответно: "Иду!" И стал карабкаться в гору.

Михаил лопату за лопатой бросал снег под ноги Герасимову, ни разу не остановившись и не разогнув спины. Он задал сам себе урок: до конца! Никто его не гнал, не торопил, над ним не нависало никакой опасности. Но Михаил выдумал ее сам. Он действовал так, будто случилась страшная авария, прорвало гигантскую плотину, и если он не успеет засыпать, заполнить снегом эту вот бездонную яму - хлынет вода, и тогда все погибло!

Так было интересно думать и так интересно было работать. Тем более на виду у множества людей. "Аврал! Аврал!" - подсказывал мозг. "Нет! Нет!" выстукивало сердце, требуя передышки. Но Михаил только кривил губы, уже не улыбаясь, не испытывая одной лишь сладкой радости в мускулах рук, а ощущая в них все больше и больше тяжесть и боль, - кривил губы вопреки всему и повторял: "Дудки! Мишку, брат, и сам черт не возьмет!"

Ему нужно было обязательно выйти победителем из затяжной борьбы упрямого духа со слабеющей силой. Эти руки и это сердце, которые все настойчивее просили хотя бы маленького отдыха, Михаил уже словно и не считал своими. Они для него были сейчас только строптивыми подчиненными, нарушителями дисциплины.

- Миша, посиди малость, - предлагал Герасимов. Присаживался сам и вытирал пот со лба.

- Держи, Кузьма Петрович! - отвечал ему Михаил, подбрасывая к самым ногам Герасимова нарочно глыбы снега побольше.

Он видел, как постепенно яма все же наполняется, как исчезли, закрылись все "окна" и ровная плотная гладь все больше сливается с окружающим ее, непровалившимся льдом Громотухи. И он видел, как течет ему под лопату беспрерывная снежная струя, подталкиваемая с берега широкими гребками. Он видел еще, как Феня, стоя на крутом косогоре, почему-то неотрывно наблюдает только за ним. И это все вместе взятое гнало, заставляло его с прежней неумолимой и совершенно точной размеренностью делать и делать, доводить до конца самим себе предписанное дело.

Михаил понял, что победил, не сдался на милость рук своих и сердца, только тогда, когда Герасимов толкнул его под бок: "Ну, выбирайся, Миша!" Михаил медленно разогнулся и распрямил плечи, чувствуя, как неохотно ему подчиняются мускулы в непривычных уже для них движениях. Постоял, облизывая сохнущие губы, и отшвырнул лопату прочь.

- Шабаш! - гордо сказал. - Ха-ха!

Михаил ждал, что люди сразу бросятся к нему, начнут расспрашивать, устал ли он, не хочет ли присесть, а может быть, и закурить, начнут удивляться, как смог он этакую груду снега перевалить один и, главное, без передышки. Он ждал этого не то что вовсе уж осознанно и расчетливо, но все-таки внутренне вполне готовый к этому.

Но никто к Михаилу не бросился, никто не прокричал ему торжественных приветствий. Он слышал совершенно обычные слова, хотя и возбужденные, радостные, но обращенные совсем не к нему одному: "Здорово!", "Сдюжит любую воду теперь", "Ну и шуганули же мы снегу в этот пролом!".

Лично для него предназначалось только обидное: "Что же лопату свою так, без жалости, вы откинули?"

Эти слова произнесла Феня. Михаил не ответил. Даже не повернулся к ней.

Не потому, что вообще не хотел с ней разговаривать, - потому, что об этом не хотел разговаривать.

Туго переступая одеревеневшими ногами, он побрел вслед за всеми к запруде, на гребне которой давно уже стоял Семен Ильич Шишкин и только и ждал знака Цагеридзе, чтобы приподнять шлюзовый заслон.

Победителем Михаил себя уже не считал.

Вода плеснулась на лед не очень шумно. Она выливалась через узкую щель под слабым напором. Громотухинское море еще не накопило всей своей силы. Запруда была всплошную увешана зубчатыми длинными сосулями. Они придавали всему сооружению фантастический вид. От них даже вокруг делалось как-то холоднее. Плеснувшаяся на лед первая вода сразу разрушила это впечатление. Дымясь белым паром, быстрые тонкие струйки поползли от запруды в разные стороны, мгновенно слизывая попадающиеся на пути снежные островки.

- Ура-а! - крикнул Максим.

Но почему-то никто не поддержал его, даже сам Цагеридзе. Все молчаливой толпой двинулись за растекающейся по льду водой.

Шли медленно, внимательно вглядываясь, нет ли еще где не замеченных раньше трещин, обвалов. Нет! Установленной для нее дорогой вода спокойно продвигалась все дальше. И все выше поднимался белый пар над узким ущельем. Не задержавшись надолго над только что засыпанной снегом огромной ямой, вода вступила, наконец, и на читаутский лед.

Теперь-то было можно!

- Ура-а! - закричал Цагеридзе, понимая, что одна, очень большая победа все же одержана.

И его поддержали все. Кричали, махали шапками, шутя, друг друга в бока подсаживали кулаками. А Цагеридзе вертелся направо-налево, шумел больше других, командовал:

- Открыть шлюз пошире!

Но прежде чем кто-либо успел двинуться с места, чтобы выполнить приказ начальника, и Косованов и Герасимов одновременно вскрикнули: "Стой!"

- Пусть так идет вода, - сказал Кузьма Петрович. - Спешить пока не нужно.

- Нет. Я думаю, надо закрыть совсем, - сказал Косованов. - Закрыть не меньше как на час или на два. Сперва должна промерзнуть эта вода. Она же теплая! Подержи ее долго - растопит снег.

Цагеридзе схватился за голову.

- Почему я всегда забываю, что вода зимой "теплая"! Дорогой Косованов, дорогой Кузьма Петрович, я бы мог наделать беды. Понимаю! Нужно попеременно открывать, закрывать, открывать, закрывать... Намораживать, накатывать лед тонкими листочками.

Начинало смеркаться. Мглистые облака все плотнее затягивали небо, слабыми порывами налетал низовой ветер. Как же быть с Громотухой? Запереть ее до утра? Много времени пропадет зря. Оставить открытым шлюз тоже нельзя. Косованов правильно говорит.

Цагеридзе подергал шапку с уха на ухо. Распорядился:

- Установить дежурство на всю ночь! Меняться через два часа.

Пообещал заплатить сверхурочные. Спросил, кто хотел бы остаться добровольцем, не уходя домой, отдежурить первую смену.

Вызвались многие. Пришлось, начиная с Перевалова, установить твердую очередь до утра: Максим Петухов, Павел Болотников и Мурашев. Каждому открыть шлюз один раз и закрыть один раз.

Михаил промолчал. Он чувствовал во всем теле невероятную усталость. Думал, только бы скорее лечь да выспаться! Неплохо бы, пожалуй, еще в баню сходить, попариться.

Да еще и такая мысль долбила его тонким клювом. Хоть всю ночь напролет просиди он у запруды один - не заметят. Сашку Перевалова, Федосью на тонких ножках, Женьку-ехиду, Павла Болотникова, Максима - любого заметят! А Михаил Куренчанин хоть пополам разорвись.