Сергей Сартаков - Свинцовый монумент

Андрей попросил ее рассказать подробнее, что произошло у них в доме, как вступилась она за Дмитрия и как замахнулся на нее фашист своим тяжелым пистолетом. Хочется нарисовать. Галина сразу словно бы померкла и затрясла головой. С мукой в голосе проговорила:

"Нет, нет, это нельзя рисовать. И Митю моего никак не рисуй! Вот как прошу!"

"Почему нельзя, Галя?"

Губы Галины совсем побелели:

"Да как же... Ведь Митя-то... - И притиснула руки, белые култышки в бинтах, к груди: - Он же ведь только здесь!"

И после того Андрей долго раздумывал над ее словами. Все можно нарисовать. Портрет человека. Его дела. Его движения. Можно душу самой Галины нарисовать, но нельзя нарисовать то, что хранится неприкосновенно и свято, - первую любовь. Никакого мастерства художника для этого не хватит: дескать, вот он, Митя, совершенно живой, такой, как был. Нет и нет, он все равно будет другой. Потому что настоящего, живого Митю знала только она. И сейчас только одна она видит его. Настоящего, живого. На рисунке Митя, конечно, тоже останется жить. Но для нее умрет. Не надо силой врываться в такие тайники души, которые существуют только для одного человека.

А набросков разных сделаны груды. И по мере новой и новой дополнительной работы над ними он начинает все отчетливее понимать, что в широкие полотна никогда их развернуть не сумеет - не в его это манере - и не сумеет сделать серию офортов, подобных "Капричос" и "Диспаратес" Гойи, потому что и таланта у него изумительного нет такого, и видят они мир по-разному. У Гойи фантазия, соединенная с реальностью, дает зримый образ того чудовища, с которым художник борется своим пером и кистью. В сознании Андрея фантастичные образы, гипербола, сарказм, гротеск никак не укладываются. Он видит ужасы только как чистую реальность. И через художественно убеждающую реальность рисунка хочет обратить внимание людей: "Глядите, вот она, действительность!"

Для него сейчас одна действительность - война. Судьба Отечества, судьба людей, ею захваченных. И если сражения выигрывают солдаты, а не художники, то художники обязаны на будущие времена в памяти народной закрепить великий подвиг солдат.

Он теперь уже многое знает, хотя войну "вплотную" увидел лишь на "кромке" ее гигантского полотна. В капле воды виден весь мир. В тех ужасах, что он увидел в безымянной деревушке, отражены все ужасы войны. За жизнь. Насмерть. Третьего не дано. Так будет каждый день. На каждом шагу вперед, на запад, по родной земле. И потом по чужой, нам ненужной, но только где-то там возможен конец пути. И на всем этом долгом и тяжком пути он, Андрей, уже никак не может позволить себе того, что случилось сейчас. Медсанбат для него отныне слово запрещенное. Он должен делать свое дело не на больничных койках. А как? Андрей только усмехнулся.

Одно, только одно - никогда, ни на волос не отступать в своих работах от правды! Не малодушничать, если иной раз что-то не выйдет.

Ему вдруг подумалось: Галина осталась без пальцев - и непроизвольно пробежало в сознании: без ласковых женских пальцев. Будут торчать вместо них короткие тупые культи. С ней Митя, которого нет. Она часто плачет. А цель свою в разоренной своей жизни все же определила. Перевязывая раненых, дойти до Берлина. Должен и он дойти.

Андрей зажмурился. И как бы весь шар земной перед ним медленно повернулся. Огонь. Разрывы бомб и снарядов. Ползущие по белому полю черные танки. Надрывный вой пикирующих самолетов. И смерть. И смерть. А все-таки жизнь господствует над нею.

И нет уже войны. И молодые зеленые березки лепятся по обрушенным кромкам окопов...

...Андрей Арсентьевич неохотно, медленным тяжелым шагом

вернулся к палатке. Постоял, вдыхая теплый влажный запах тайги.

Кинул недобрый взгляд на стоящую поодаль другую палатку. И что-то

новое внутри у него ворохнулось - недоброе чувство уже к себе

самому.

Кого ты винишь в случившемся? Вот ты создал в своем понимании

негативную биографию Германа Петровича, да и Зенцовых тоже. А какую

они должны бы сложить для себя твою биографию? Вряд ли и для них ты

ангел во плоти, ты, которому все не нравится, в особенности

отношение Германа Петровича к Даше и беззаботная жизнерадостность

Зенцовых. Ведь там, не в тайге, все они пользовались общим

уважением. И никто из их окружения не считал, что Герман Петрович

плохой семьянин и неважный руководитель лаборатории. А Зенцовыми

просто-таки восторгались: милые люди. Если быть совсем объективным,

все они жили как все. А именно объективности сейчас у тебя и не

хватает. Ее отняла, заслонила Даша. Признайся хотя бы себе.

Как раз Германа Петровича все жалели. Дважды женился - и

неудачно. Попадались совершенно пустые спутницы жизни. Они сломали

ему и карьеру, замедлили продвижение в большую науку, эти

красивенькие и очень молодые. Зачем же ты так?

И не разобраться, пожалуй, сейчас, кто, и кого, и понапрасну

ли соблазнил составить эту компанию. Ясно только одно: он, Андрей

Путинцев, зная, что Даша отправляется в таежный поход с

малоопытными людьми, не поехать с ними не мог бы. В этом главное. В

этом все.

И еще главное в том, что он полагал себя обязанным наконец

найти "свинцового человечка". Это веление совести, не оскорбить

память отца, не превратить его честный, правдивый рассказ в

беспочвенную красивую легенду. Не мог, не мог же отец все выдумать!

Пусть не сыщется сам "человечек", но выходы-то свинцовой руды

никуда не исчезли, хотя геологи и утверждают, что эти места все

прочесаны, пройдены ранее и топтаться по тайге повторно нет

никакого резона. Тем более что письменных свидетельств никаких не

сохранилось.

Однако ж самая большая ошибка с этим злосчастным таежным

походом не в том, что подобралась очень не совпадающая по своим

характерам группа, а в том, что с такой группой следовало ставить

иные цели. Поиски же заветных нравственных святынь ему следовало

продолжать, как и прежде, в полном одиночестве. Зачем, зачем он

проговорился о "свинцовом человечке"! И о том, как искал могилу

Мирона. Для других все это не больше как экзотика. Именно с этого

началось и какое-то снисходительно-ироническое отношение к его,

Андрея Путинцева, упрямству в выборе маршрутов, увенчавшееся полным

захватом власти со стороны Германа Петровича.

И еще, еще одна ошибка. Самая ранняя. Не нужно было ему,

работающему с коллективом художников над созданием великолепного

академического атласа "Фауна и флора СССР", а сверх того на Детское

издательство и в одном избранном жанре - живая природа,

соглашаться на побочную работу для научно-исследовательского

института, в котором заведовал лабораторией Герман Петрович, и тем