Сат-Ок - Тайна старого Сагамора

Молча проходили мимо нее связанные чироки, и пыль, поднятая их ногами, оседала на тельце ребенка...

Сагамор снова умолк. Наступившую тишину нарушали лишь потрескиванье сучьев в костре да доносившиеся из темного бора выкрики какой-то птицы.

Проведя тыльной стороной руки по лицу близ темени, старик, словно собравшись с мыслями, продолжал:

- И тут подъехал к женщине Гарри Том...

- Ты что расселась! - закричал он. - Или у тебя нет сил подняться? Так я знаю способ оживить тебя!

Удар хлыста пришелся по голове несчастной, по ее оголенным плечам, но она даже не вздрогнула. Казалось, тело ее не воспринимает боли. Это еще больше озлобило человека-зверя. Удар ноги, и женщина, упав навзничь, выпустила из рук ребенка.

Лицо Кровавого Тома покрылось пятнами. Глаза, налившиеся кровью, блуждали по рядам индейцев, выискивая новую жертву, а потом он поднял вдруг высоко над головой ременный бич и пошел стегать по сторонам.

В этот момент и подоспел Заремба. В первую минуту он хотел было разрядить в Кровавого Тома всю обойму, но, сдержавшись, выкрикнул, на галопе остановив коня:

- Так тебя учили воевать, подлец!

- Ты мне ответишь за это! - огрызнулся Том. - Мной уже давно замечено, как верен ты воинскому долгу, или ты не давал присяги?

- Я присягал быть воином, а не убийцей, - ответил Заремба, спешившись.

Солдаты расступились. Молча наблюдали они, как поднял Заремба с дороги тельце ребенка, положил его рядом с матерью и, убедившись, что ей уже не помочь, развернул свой носовой платок и накрыл им лицо умершей.

- Ты сделал это нарочно, чтобы в присутствии нижних чинов унизить меня! - закричал Том. - Я видел, ты схватился за оружие! Ты угрожал мне, старшему тебя по чину!

- Если бы был убит еще кто-нибудь, кроме этой беззащитной, может, это и очистило бы воздух и в мире стало бы известно, что здесь происходит, но, к сожалению, этого не случилось.

- Разреши узнать, - со злорадной усмешкой снова закричал Том, - как ты намерен вести себя дальше? Дорога у нас с тобой дальняя.

- Время покажет, - ответил Заремба.

На четвертый день после этого кровавого события Заремба, проезжая вдоль обоза, заметил, что в последней группе отсутствуют двое: Крученый Волос и Тройной Медведь, двоюродные братья Мчащейся Антилопы. Куда им деться? Убежали? Этого не может быть. Конец колонны тщательно охранялся. Побег ночью тоже был невозможен. Им он не передавал ножей. И потом, как могло получиться, что не хватает двоих, тогда как связаны они по десять человек?

- Могут ли мои братья сказать, - подъехал Заремба к индейцам, - что стало с двумя воинами из вашей десятки?

- Знаем тебя и потому ответим. Двое наших остались с Кровавым Томом далеко позади и... не вернулись. Позднее видели, что возвращался он один. Наших братьев с ним не было...

Громом поразило Зарембу это известие. На память пришли слова негра из Виргинии. Не медля ни минуты, он передал пленным свой пистолет и пару ножей, пришпорил коня так, что тот присел на задние ноги, и бешеным галопом погнал его прочь от длинной цепочки людей...

Не отводя взгляда от лица отца, Зоркий Глаз движением, которому могла бы позавидовать белка, подкинул поленья в гаснущий костер, отчего тот вспыхнул миллионами искр, осветив лица сидящих. Угрюмым, задумчивым было лицо белого солдата, как у человека, целиком ушедшего в себя. Может, прислушивался он к собственной совести, а может, слушал, как растет в нем желание быть самому судьей поступкам других...

Черты лица молодого воина с выражением воли и решительности стали резче, а глаза, с их пронизывающим, как у отца, взглядом, настороженно поблескивали из-под опущенных бровей.

Старый вождь медленно расправил затекшие ноги, посмотрел на повисшую над головой луну.

- Небо становится все мягче, скоро наступит новый день, а мои слова еще не видят конца...

- Отец мой, - проговорил Зоркий Глаз, заметив, что Сагамор собирается встать, - твой сын просит выслушать его.

Старик взглядом, не произнося ни слова, выразил согласие.

- С тех пор как слышат мои уши твой рассказ, месяц уже обломал рога, округлился и вырос. Я знаю: за это время стал старше и мой отец, но может ли он согласиться продлить и эту ночь? Солнце еще далеко. Небо еще не окрасилось его лучами.

- Мой сын хочет услышать, что стало дальше с с молодым офицером? Куда увел пленных воинов Кровавый Том?

- Ни в одну из этих ночей, отец мой, сон не коснулся изголовья твоего сына, глаза его не закрывались для отдыха. Его рука всегда крепко держит томагавк...

- Мой сын хочет отомстить белым?

- Не месть, а чувство долга зовет меня на борьбу с бледнолицыми, только... Пусть отец и вождь простит сына, его сердца коснулось недоверие... Этот белый... Глаза отца сами видели его?..

- Мой сын не может поверить, что есть белые, плеча которых может коснуться рука индейца, как плеча брата и друга? - Старик выразительно посмотрел на сына, перевел взгляд на сидящего рядом в мундире офицера и, чуть помедлив, продолжал:

- Ночь уже спускалась на землю, но ни Крученого Волоса, ни Тройного Медведя Заремба не обнаружил. У сверкающей прозрачными струями реки он, придержав коня, зорко всмотрелся в пригорки, поросшие кустарником, пробежал взглядом по берегу реки, густо поросшему осокой, задержался на группе верб. Никаких признаков присутствия живых существ не было. Ничего подозрительного не заметил он и на другом берегу реки. Неподвижно стояли одинокие клены, склонив ветви к воде...

Заремба соскочил с коня, потрепал его по широкой шее и отвел в сторону. "Поостынь, дружок, а я тем временем приведу себя в порядок". Раздевшись, офицер, предвкушая удовольствие, направился к реке. Холодная вода ласково обволокла его тело. С каждым взмахом руки восстанавливались в нем силы, а вместе с ними и способность мыслить, критически отнестись ко всему происшедшему.

Итак, им покинут злосчастный караван. Произошло это раньше, чем он себе представлял. "А кому это нужно? - спрашивает себя Заремба и, не задумываясь, отвечает: - Всем белым. Всем, кто в состоянии, кто хочет понять, что есть вещи, которых он не должен совершать. Другого пути, как дезертировать, чтобы уйти от убийства или быть хоть косвенным его участником, у меня не было".

А если вернуться? - оправдать свое исчезновение беспокойством за судьбу пропавших пленных? Именно этого-то никто и не поймет. Мерилом его поступку может быть все: положение офицера, цвет кожи, принадлежность к так называемому цивилизованному обществу, но только не его личные убеждения, не его моральные принципы. Кто из товарищей, не говоря уже о начальстве, поймет, что руководило им, когда он облегчал положение стариков, помогал женщинам и детям? "Что ни говори, - заключает Заремба свои невеселые думы, - а ошибка была сделана раньше. Надо было еще до вступления в армию решить для себя все "за" и "против". И тогда не было бы ни битвы при Аппалачах, ни этих мучительных дней экспедиции. И все-таки пусть с опозданием, но я вернул себе уважение..."