Евгений Анисимов - Тайны запретного императора

Возможно, Бирон, по своей давней нелюбви к принцу, да еще перед иностранными дипломатами, весь этот допрос, ответы и реакцию Антона-Ульриха окарикатурил. Между тем вот как Бирон передает в своих записках разговор с принцем: «Я сказал ему…, (что) считаю своею обязанностью предостеречь Его высочество насчет людей, затевающих возмущение, о чем ему уже известно, но если закрывать глаза на это бедствие, то оно, едва возникая теперь, будет возрастать со дня на день и неизбежно приведет к гибельным последствиям. “Да ведь кровопролитие должно произойти во всяком случае”, — заметил принц. Я спросил Его высочество, не считает ли он кровопролития такой безделицею, на которую можно согласиться почти шутя? “Представьте себе, — говорил я ему, — все ужасы подобной развязки. Не хочу думать, чтобы ваше высочество желали ее”. — “Могу вас уверить, — три раза повторил принц, — я никогда не начну первый”. — “Такой ответ, — возразил я принцу, — дурно обдуман. Не одно ли и то же заражать разномыслием и сообщать движение мятежу? Впрочем, легко может случиться, что ваше высочество первый ж и пострадает за это”. Принц повторял одно, что он ничего не начнет первый и не поднимет прежде других знамени возмущения. Я спросил еще, что думает Его высочество выиграть путем мятежа? И если он недоволен чем-нибудь, то чем именно? — Наконец, принц объяснился, что не совсем верит в подлинность завещания покойной императрицы… Уговаривая Его высочество не слушать людей неблагонамеренных, но объявлять их, я сделал еще одну напрасную попытку изменить образ мыслей принца…» [186] Записка Бирена. С. 329–330. . Прочитав этот текст, принадлежащий перу явного недоброжелателя Антона-Ульриха, читатель может убедиться, что регент имел разговор совсем не с ребенком, слабоумным или слабовольным ничтожеством, а с убежденным в своей правоте человеком.

Теперь по поводу сообщников принца — шута, цирюльника и ученика, и почти детского желания Антона-Ульриха «немного побунтовать». Ну, во-первых, через прислугу и мелких служителей при дворе проще простого передавать заговорщицкую переписку; известно, что их часто привлекали к заговорам. Во-вторых, круг сторонников принца этим не ограничивался. Обратимся вновь к запискам Бирона. После разговора с принцем, пишет бывший регент, он получил материалы допроса арестованного накануне адъютанта Антона-Ульриха, который признался, что план заговора был таков: «Принц в минуту смены караулов долженствовал стать во главе бунтовщиков, захватить всех, кто стал бы сопротивляться, и провозгласить себя вторым лицом в государстве после императора. К исполнению этого плана принц намеревался приступить в самый вечер дня, назначенного для похорон императрицы, хотя вольфенбюттельский советник Кейзерлинг — главный советник принца, и советовал обождать, представляя, что принцу прежде всего необходимо добиться звания генералиссимуса, с чем уже все остальное совершится без затруднения и согласно желаниям Его высочества» [187] Там же. С. 331. . И из этого отрывка также следует, что дело затевалось нешуточное, и, по словам Бирона, его советники — Бестужев и Черкасский — «рассудили, что настояла непременная надобность пригласить в собрание всех особ первых двух классов». Такое собрание было созвано в тот же вечер. Ясно, что сподвижники регента и, вероятно, он сам сильно встревожились. На этом собрании Антону-Ульриху и была устроена описанная выше публичная выволочка, когда, в присутствии всего генералитета, Бирон (согласно Краткому экстракту) принцу «с великою злобою выговаривал, яко бы Его (высочество) масакр, то есть рубку людей или замешание зачинить хочет, показывая некоторыя угрозы, что он себя устрашить не дает…» [188] Дело. С. 74. . Был момент, когда Бирон угрожал принцу дуэлью. Миних-сын объясняет это недоразумением: в разговоре принц «без намерения положил левую руку на эфес своей шпаги, то герцог, приняв сие за угрозу и ударяя по своей, говорил, что он и сим путем, если принц желает, с ним разделается» [189] Миних Э. Записки // Перевороты и войны. М., 1997. С. 396. .

Ни в этом описании, ни в приведенных выше отрывках из записок Бирона о разговоре регента с принцем Антон-Ульрих не предстает перед нами слабоумным и инфантильным. Что же касается самого собрания, на котором Бирон устроил Антону-Ульриху головомойку, то оно было, по-видимому, хорошо срежиссировано, и на молодого человека в присутствии множества людей разом обрушился град упреков, обвинений и оскорблений. После резкого, угрожающего выступления начальника Тайной канцелярии, страшного для всех генерала Ушакова, по словам Бирона, «принц заплакал. Он проклинал тех, кто ввел его в заблуждение, просил прощения в присутствии всего собрания и клятвенно обещал не возобновлять никаких покушений» [190] Записка Бирена. С. 332–333. Впрочем, Э. Миних не дает картины полного унижения принца. Он пишет, что «по долгом словопрении, на котором принц во всем запирался и уверял, что он никакого зла на него не мыслит, разошлись они друг с другом без всяких дальнейших следствий» (Миних Э. Записки. С. 396). . Вполне допускаю подобный исход этого судилища: нервы молодого человека не выдержали. По другим источникам мы можем представить себе разъяренного регента — сущего бизона, который сметает на своем пути все, что ему мешает. Недаром позже в анонимной эпиграмме свергнутого Бирона сравнили с комолым быком, а в описываемый момент с рогами у него еще было все в порядке. Своим натиском, хамством и громогласными угрозами Бирон многих приводил в замешательство. Утверждать, что он во времена своего фавора поколачивал императрицу Анну Иоанновну, мы не можем — нет документальных свидетельств, но одним из официальных обвинений Бирона в 1741 году было то, что императрица от грубостей своего любовника не раз «в чувственное сокрушение и неоднократно весьма в слезы приведена была». При этом речь идет не о субтильной кроткой Анне Леопольдовне, а об Анне Иоанновне — женщине внушительной, грубоватой и крепкой. «Он же, — читаем дальше в деле, — часто в самом присутствии Ее величества не токмо на придворных, но и на других, и на самых тех, которые в знатнейших рангах здесь в государстве находятся, без всякого рассуждения о своем и об их состоянии, крикивал и так продерзостно бранивался, что и все присутствующие с ужасом того усматривали и Ее величество сама от того часто ретироваться изволила» [191] Дело. С. 45. Отвлекая на минуту внимание читателя, отмечу, что ответ Бирона следователям на это обвинение должен был бы вызвать у нас слезу умиления, равно как и похвалу уму и изворотливости бывшего регента. Он сказал, что когда государыня «в слезы приведена была, и то не от его противных поступков, но сожалея по тогдашним тяжким военным обращениям о состоянии и нужде подданных своих, от которой печали он Е.и.в. не без великого труда иногда унимал» (Материалы. С. 174). Действительно, кто теперь наверняка может сказать, от чего порой могла всплакнуть покойная государыня — от хамства своего любовника или от сочувствия к бедному своему народу, несшему тяготы военного времени. Но все-таки никого из русских государственных деятелей, кроме Бирона (да, пожалуй, может быть, еще только Ивана Грозного), нельзя было упрекнуть в таких неслыханных для политика поступках: «Других коронованных глав и высоких Всероссийской империи союзников, даже до самого цесаря Римского и их министерство часто в присутствии многих непристойными словами поносил и бранивал и яко здесь пребывающие чужестранные министры не оставили ко дворам своим доносить, и то от того интересам здешним не малые повреждения и затруднения приключены» (Дело. С. 46). И здесь Бирон оправдывался, причем умело: да, хамил, но все ради блага России. Так, с австрийским посланником поругался исключительно «для российской славы», и шведскому посланнику «равным же образом учинено» (Материалы. С. 176). . Словом, Бирон мог смутить и сбить с толку и не такого деликатного человека, каким, по общему мнению, был Антон-Ульрих.